Но мне в этот момент не до просчитывания ситуации, есть только одна задача: убрать урода подальше от моей девочки! Моей глупой, глупой девочки, такой хрупкой, тонкой… Ей же не надо много, она же такая мелкая! И дерзкая! Не уйдет с дороги, не отшатнется! А ему надо выйти же! Понял, что попал, что против меня не потянет! И теперь просто хочет слинять! А она стоит и не пускает!
Я успеваю его развернуть на себя, уже рядом с Радужкой. Развернуть и даже увернуться от первого удара.
На второй я не реагирую, хотя он достает, и бок пробивает острой болью. На остатке инерции успеваю подло пробить в кадык и увидеть, как урод, захрипев, валится на ковер.
Хочу добить, но почему-то в глазах чуть темнеет.
Моргаю с недоумением и внезапно вижу рядом с собой Радужку.
Она обхватывает странно так, за талию и что-то бормочет, злобно и обиженно. Я даже не сразу разбираю, что, в ушах слегка шумит, но это отходняк от скорости, все же я так раньше никогда не двигался, сам охренел. И организму явно не понравились сверхскорости.
Радужка, чуть изломив брови, тревожно и зло смотрит на меня снизу вверх и куда-то пытается вести, а я торможу, потому что не могу насмотреться на бледное личико, на огромные глаза. Даже слезы у нее радужными цветами дробятся на грани… Пиздец ходячий, а не девочка…
Еще молчала бы… Но она говорит, говорит что-то, и я даже начинаю разбирать, что именно:
— Дурак, дурак какой… Чего полез? Уже папа едет, и Гошка… А ты… Ну вот что мне с тобой делать? Крови сколько… Дурак… Ой, дура-а-а-ак… Ненавижу тебя, дурака, ненавижу… Не вздумай сдохнуть, а то найду на том свете и сама прибью!
— Да я же и так буду дохлый, Радужка? — смеюсь я нелогичности ее предъявы, но она упрямо прет меня к диванчику в углу кабинета и продолжает бормотать злобно:
— Еще раз убью! Чтоб знал! Как лезть! Как врать! Как спорить! Как гулять! Как умирать! Дурак! Попробуй только! Клянусь тебе, прибью сама!
— Поцелуй меня, Радужка, — прерываю я поток бреда самой разумной и логичной сейчас просьбой. — Тогда не помру.
В глазах, кстати, темнеет все сильнее, провожу по боку и с удивлением ощущаю, что крови порядочно там. Странно, вроде кратко кольнул… Может, печень пробил? Тогда тем более пусть поцелует! А то сдохну же и не смогу больше…
В этот момент мы доползаем до дивана, я падаю на него и утягиваю за собой Радужку. Она неловко опирается на спинку дивана возле моей головы, и я смотрю в склоненное ко мне лицо. Красивая, пиздец, какая… Повезло мне…
— Повезло мне, а, Радужка? — язык почему-то заплетается, и кажется половину слов не проговариваю, и Радужка шепчет что-то про остановить кровь, перевязать и прочий бред, но я его прекращаю, притягивая ее к себе силой и вжимаясь в нежные, распухшие от слез губки поцелуем.
И вот реально, сразу на небо отправляюсь, мгновенно в рай, хотя и не положено мне туда. Но, наверно, когда рядом ангел, то без вариантов… Ну, хотя бы в этом точно повезло…
Ты — мой ангел, я смотрю и умираю,
Слишком ярко, слишком остро, слишком все.
Ты — мой ангел, проводи меня до рая,
А не то обратно в пекло унесет.
Без тебя я, как дурак, тупой и жалкий,
Не живу, а лишь пытаюсь не сгореть
В этом остром, в этом слишком, в этом ярком.
Потому в твое лицо боюсь смотреть.
Но смотрю, а как иначе, не железный,
Не святой, хотя до рая — и с тобой,
И в огонь, и шаг на край до темной бездны,
Потому что держат крылья за спиной.
22.01. 23
Глава 41
— Ты, Сомик, дурак такой…
Я смотрю на каменную рожу Немого, потом перевожу взгляд на выговаривающую мне Альку и думаю, что посылать подружку своего приятеля не особо умный поступок. Хотя, очень хочется, конечно, потому что и без того слегка не в настроении, или даже не слегка, а очень не в настроении… А тут она еще…
Но хоть Немой молчит, и морду имеет совершенно невыразительную, все же нутром, нехило покоцанным, ощущаю, что не стоит сейчас Альке грубить. Не поймет дружбан, не оценит уровень моей выдержки.
— Не мог нам сказать? — продолжает Алька, — Вовка же был в доступе! И папа бы помог! И Мишка!
Закатываю глаза и на полном серьезе прикидываю, не симулировать ли обморок? Надоело, блять.
Живот болит, зашитый порез ноет, голова тоже болит! И настроение в жопе, потому что Радужка так и не сподобилась меня посетить за столько времени! Уже три дня тут кукую, нихера никого не видел! Верней, много кого видел, Немой приходил каждый день, хорошо хоть один, и Вовка забегал, а еще следак, а еще адвокат отца и управляющий обозначился. Мать звонила по видеосвязи, я прямо охерел от неожиданного внимания к своей персоне и решил, что это явно не к добру.
Так и оказалось.
С утра сегодня приперся длинный, за каким-то хером приволок апельсины, на которые у меня аллергия. Не иначе, горюет страшно, что придурок-женишок его сестрички меня не дорезал, вот и решил доделать за него работу.
Потом пришел Немой, но это все еще ничего, но в он же Альку с собой притащил! И она, хоть и хорошая девочка, и титьки прям зачет, и сама по себе клевая, но ведь мозг высасывает, оказывается, хлеще, чем все предыдущие гости вместе взятые!
Уже десять минут промывает мне печень, селезенку и прочие важные, вообще-то, органы своими нравоучениями. Достала до не могу! Как ее Немой терпит?
И, самое главное, какого хера она здесь, а ее разноцветноволосая подружка нет? Где Радужка, мать вашу?
— Радужка где? — прерываю я причитания Альки. Она тут же затыкается (вот надо было мне раньше чухнуть и начать задавать неудобные вопросы!), переглядывается с Немым, и я начинаю потеть. Реально в жар бросает от ощущения будущего пиздеца.
Нет, вопрос про Радужку я задавал регулярно, прямо с того момента, как в себя пришел, но никто толком нихера не отвечал. Вовка отбодался, что не знает, следак и папашкины люди, само собой, не в курсе были или упешно делали вид, что не в курсе.
Длинный на мой закономерный вопрос только оскалился, швырнул апельсины и свалил.
Телефон ее вне зоны доступа, и никто из однокурсниц тоже не знает ничего. У меня, блять, волосы от волнения начали выпадать!
И, самое главное, что сам встать и проверить не могу! Просто тупо не встану!
И да, я пытался. Нихера. Сразу падаю. Говорят, много крови потерял, прям пиздец, сколько, еле вытащили с того света. Этот урод удачно попал в печень, и тут бы мне и финиш настал, но скорая вовремя прискакала, а Радужка умудрилась сильно пережать рану, задержав немного кровотечение.
Но в любом случае, я ощущаю себя полным говном, много сплю, а когда просыпаюсь, и могу хоть немного соображать, сразу начинаю спрашивать про нее, мою дикую Радужку.
И ни одна сука не отвечает! Ни одна!
Клянусь, встану, всех разъебу тут! И не только тут!
И вот сейчас я нутром порезанным понимаю, что Алька в курсе. И что нихера хорошего не услышу.
В глазах темнеет от дикого предчувствия неминуемой катастрофы, тот идиотский аппарат, к которому я подключен, начинает мерзко орать, и в палате тут же появляется медсестра. Она хмурится, что-то нажимает на приборе, потом кивает Немому с Алькой на выход.
— Не-е-е-е!!! Че с Радужкой, Алька? Алька!
Я матерюсь, ощущая, как уплываю, ко всем херам, в ебучий кошмар, где ничего нет, и Радужки нет, и меня нет, значит, тоже, а потому из последних сил цепляюсь за реальность, отталкиваю медсестру и ору, ну, мне кажется, что ору, а на самом деле, едва слышно хриплю:
