Может быть, он не студент, а начинающий художник. Сюда приходит много молодежи полюбоваться на произведения искусства, но он отличается от них: изучает картины с особой прилежностью, лихорадочно записывая что-то на своих листках, или часами читает учебники, подчеркивая фразы, будто хочет зафиксировать в памяти каждую строчку.
Уже четверть седьмого, он собирается уходить. Я тоже пойду: на сегодня я сделала достаточно, да и оставаться дольше нет смысла – я совсем вареная. Снимаю комбинезон, привожу в порядок волосы и иду к выходу вдоль галереи. Кожаные подметки моих босоножек создают отзвук на мраморных полах, и приходится идти на цыпочках, чтобы не шуметь.
Проходя мимо моего «знакомого», я внезапно замечаю, что из его папки выпал один листок с заметками. Поднимаю его и, прежде чем парень уйдет, спешу остановить, дотрагиваясь двумя пальцами до плеча. Он с удивлением оборачивается
– Извини, ты потерял вот это, – говорю, протягивая ему листок.
– Спасибо. Я не обратил внимание.
Он краснеет, слегка смущенный. Почесывает затылок одной рукой, затем берет листок, складывает его вдвое и подсовывет под резинку папки.
– Я заметила, что ты уже несколько дней сюда приходишь, – продолжаю, когда мы выходим из церкви. – Учишься?
– Да, я на первом курсе Академии искусств. (Он очень напряжен, это видно по беспрерывному движению глаз.) – Я провожу исследование цикла святого Матфея, – уточняет парень, прочищая горло.
– Я так и подумала. – Одариваю его дружелюбной улыбкой: он располагает к себе.
– А ты, значит, работаешь реставратором.
Он оглядывает меня с восхищением, вызывая чувство почти нежности. Потом подает руку и добавляет вежливо:
– Меня зовут Мартино, очень приятно познакомиться.
– Элена! – пожимаю его горячую руку.
– А этот акцент? Откуда ты?
– Из Венеции.
– Ну конечно… переехала по работе?
– Не только… – улыбаюсь ему, – еще поближе к моему парню.
– А-а, – он кивает головой и, кажется, выглядит слегка расстроенным.
На мгновение замолкаем, будто оба не находим, что сказать.
– Ну, думаю, что мы будем часто видеться в ближайшие дни, Мартино.
– Наверно да, – радостно отвечает он, блестя глазами.
– Я побегу, мне туда! – говорю, указывая направление.
– А мне – туда! – отвечает он, будто встряхнувшись.
– Тогда до встречи!
– До встречи!
Проходит два шага назад и удаляется с опущенным вниз взглядом и слегка разболтанной походкой, характерной для тех, кто носит «All Star». Провожаю парня взглядом и вижу, как он снова оглядывается, словно хочет увериться, что я действительно ушла. Я улыбаюсь ему, он улыбается в ответ, но, шагая с повернутой ко мне головой, сталкивается с идущим навстречу прохожим. Извиняется в замешательстве и продолжает свой путь понурившись, видимо умирая от стыда.
Его неуклюжесть вызывает у меня чувство нежности: застенчивые люди сразу узнают друг друга. До встречи, Мартино. Теперь у меня будет новый друг.
Сегодня Мартино появился рано, с маленьким кожаным кошельком, закрепленным на ремне джинсов. Каждые две минуты он достает монетку, и до меня доносится сухой стук металла о металл, потом щелчок включающейся лампочки, и вот, словно по волшебству, святой Матфей появляется из тьмы.
Мартино вглядывается, изучает, разбирает по деталям, потом присаживается на ступеньки, с трудом протиснувшись среди туристов, и начинает писать на разбросанных листках. С момента нашего личного знакомства прошло пять дней, и его присутствие уже стало для меня чем-то вроде приятного обычая, отвлекающего от постоянного давления Паолы.
Время от времени Мартино заходит в нашу капеллу, и мы с ним начинаем обсуждать технику реставрации и теорию цвета. При этом моя коллега и наставница пребывает в молчании сама по себе. Иногда Мартино очень внимательно смотрит на меня, словно на какую-то картину, но меня это не раздражает. Я понимаю, что его умные любопытные глаза просто пытаются понять все секреты мастерства. В нем есть что-то, что отличает его от сверстников, которые болтаются по мостовым Виа деи Корсо или нагло носятся по городу на переделанных мотороллерах. Мартино застенчивый, вызывающий в стиле одежды, но очень сдержанный в поведении.
– Я смотрю, ты сегодня наготове, – говорю, кивая подбородком на кошелек.
Он улыбается:
– Не понимаю, почему освещение длится так мало…
– А это ты у отца Сержа спроси, – говорю со смехом, который действует на нервы Паоле.
Игнорирую ее бормотание и начинаю смешивать пигмент красного оттенка для облачения Мадонны.
– Вот бы мне лампу, как у вас! – Мартино указывает на круглый галогенный фонарь, освещающий место реставрации, словно кинематографическую площадку.
– Я уверена, что отец Серж этого не одобрит.
Пока я говорю это, в мыслях возникает картинка: удовлетворенная улыбка священника, который перед закрытием церкви опустошает контейнер с монетками. Ясно, что картины Караваджо и система их освещения составляют добрую долю доходов церкви Сан-Луиджи-деи-Франчези.
– Да, но это же настоящий грабеж! – протестует Мартино, фыркая. – Эта курсовая влетит мне в копеечку, – говорит он, помахивая полупустым кошельком. – Будем надеяться, что усилия были ненапрасны и это хотя бы приведет к результату. Правда, моему профессору Бонфанте никогда не нравится ничего из моих работ!
– У меня тоже была такая преподавательница, ей было трудно угодить, – соглашаюсь со знающим видом, – Габриэлла Борраччини. Она славилась своим ужасным характером…
Паола резко поворачивается в мою сторону.
– В чем дело? – спрашиваю, опасаясь, что наша болтовня побеспокоила ее.
– Ничего, подай мне, пожалуйста, красный пигмент, – просит она с необычной вежливостью.
Передаю ей краску. Странно, она кажется взволнованной, но у меня нет времени, чтобы осознать это, потому что она снова отворачивается к своей стене. А я продолжаю разговаривать с Мартино.
– Правда, спустя многие месяцы, когда все мои вопросы она систематически игнорировала (хотя я проводила не один час в очереди перед ее кабинетом в приемные дни), в конце года я таки сдала ей курсовую по Джорджоне, над которой проводила дни и ночи, делая зарисовки в галереях Академии и нескончаемые исследования в самых отдаленных библиотеках Венето. И с того дня профессорша признала меня ученицей, оправдавшей ее ожидания.
– Надеюсь, что у меня будет так же. Бонфанте просто ужасен…
Мартино качает головой. Потом с любопытством смотрит, как я смешиваю пигмент с водой, наконец спашивает:
– А почему ты используешь именно этот кувшин?
– Его фильтр задерживает все примеси. – Приподнимаю крышку и показываю ему. – Известь губительна для цвета. Я выучила это в Венеции.
– Можно уже помолчать немного? – бурчит Паола с внезапным раздражением.
– И правда, извините, – пытается задобрить ее Мартино.
Я пожимаю плечами и подмигиваю ему, как бы говоря: «не обращай внимание, так уж она устроена».
Паола продолжает ворчать:
– От вас больше шума, чем от гусей в Кампидольо[15].
Когда она злится, ее римский акцент усиливается.
– Может, сделаем перерыв? – предлагаю (уже одиннадцать, и Паола еще не делала паузу). – Пойдем, кофе попьем? – спрашиваю, обращаясь к обоим и бросая заговорщический взгляд на Мартино.
– Иди ты с мальчишкой, – отвечает Паола с невозмутимым видом. – Мне надо закончить здесь, – добавляет раздраженным голосом, не отрывая взгляда от фрески.
– Ладно, тогда я пойду, скоро вернусь.
Снимаю клеенчатый комбинезон, беру сумку из кладовой за алтарем и вместе с Мартино на цыпочках выскальзываю из церкви.
* * *
– Мама мия, ну и зануда твоя коллега…
На выходе Мартино поправляет прядь волос, падающую на глаза и выжидательно смотрит на меня.
– Пойдем в «Сант-Евстахио»? – предлагаю. Это бар в нескольких шагах от Сан-Луиджи, одноименный с площадью, и, говорят, там подают лучший кофе в Риме.
Солнце уже высоко, и небо настолько чистое, что выглядит нарисованным. Погода в столице в это время года идеальна: не слишком жарко и с моря время от времени доносится легкий бриз.
Мы идем вдоль Виа делла Догана Веккья[16], доходим до площади, и у меня буквально перехватывает дыхание. На мгновение кажется, что я чувствую в воздухе знакомый аромат – тот самый аромат амбры, смешанный с каким-то еще более сильным, всепроникающим запахом: Леонардо. Я замираю и оглядываюсь по сторонам с бешено бьющимся сердцем, но среди прохожих не вижу никого, кто бы даже отдаленно походил на него. Затем высоченная модель, затянутая в черные легинсы, не оставляющие пространства воображению, перекрывает своим вызывающим парфюмом все воспоминания о нем.
– В чем дело? Все в порядке? – обеспокоенный голос Мартино резко возвращает меня к реальности. Я почти совсем забыла о его присутствии.
