— Я не знаю. Собираюсь погрузиться с головой завтра с утра, — зажмурившись, я чувствую, что мне хочется как можно дольше не уделять этому внимание. — Но в любом случае, прости, что не позвонила. Мне не нравилось быть далеко от тебя. Но потом не понравилось, что не нравилось.
Она тихо смеется.
— Идеальная логика.
— Пару раз я принимала снотворное.
Я чувствую, как она повернулась посмотреть на меня.
— Правда? Они тебе всегда нужны?
— Нет. Но работа была очень напряженной, плюс я как-то превратилась в молчаливую Тасю.
— Такую Тасю я тоже люблю, — целуя мои волосы, говорит она. — Я с ней неплохо знакома.
Вдали от неё я сходила с ума. Рядом с ней — так легко просто рассказать обо всем, и это не ощущается непривычно. Как вообще мне удалось уехать на три дня?
Её рука поднимается вверх по моей спине к волосам.
— Останешься у меня сегодня?
Мне стоило бы отказаться, но сегодня вечером я вряд ли буду работать. Сегодня мне нужно другое. Нужна перезагрузка благодаря Лере. Впахивать по-жесткому начну завтра.
Кивнув, я поворачиваюсь к ней лицом, когда она наклоняется и прижимается своими губами к моим. Слегка приоткрытыми и немного влажными. Кончик её языка прикасается к моему, и это как плеснуть бензина в огонь.
Нависая над ней, я прижимаюсь к ней в жажде успокоить ноющую часть меня. Но она не одна: ноюще болит между ног и под ребрами.
Хотелось бы верить, что я могу дышать и без неё, но не уверена в этом и не знаю, что страшнее: думать, что я больше никогда не буду одинокой или попробовать быть вместе.
Я слышу собственный тихий всхлип, вырвавшийся из горла:
— Я скучала по тебе.
Она снова меня целует и шепотом говорит:
— Как и я. Иди сюда, Сладкая Тася.
Она проводит языком по моим закрытым губам, побуждая меня открыть их снова. Я чувствую тихий стон и нетерпение в её прикосновениях, когда, обхватив рукой мое лицо, она наклоняет голову, чтобы было удобней. Мою кровь нагревает жар, заставляющий бедра жаждать двигаться в инстинктивном неторопливом ритме. Кожу покалывает от желания; мое тело помнит, каково это — заниматься с ней сексом. Я хочу, чтобы каждое прикосновение стало более насыщенным и исступленным. Зарычав, она кусает мою губу, а я потираюсь бедрами об неё — хочу знать, мокрая ли она и такая же отчаянно жаждущая, как и я.
Но она отодвигает меня назад — что разумно, ведь задний двор моего отца не самое лучшее место для подобного. Я все еще не могу смиренно наслаждаться ей в малых дозах. Не привыкла целовать её, будто слегка пригубила.
Отстранившись, я своим лбом прижимаюсь к её и пытаюсь выровнять дыхание.
Ощущение, будто вместо пяти чувств у меня стало двадцать, и просто все внутри дрожит от сенсорной перегрузки.
— Прости, — шепчу я.
— До сих пор не могу поверить, что ты у меня на коленях, — она проводит руками вверх по моему телу. — Знаешь, сколько раз я давала волю рукам и фантазировала о тебе, сидящей на мне верхом и трахающей меня, пока сосу твои изумительные сиськи?
Я взрываюсь хохотом и тут же зажимаю рукой рот, после чего бросаю взгляд на заднюю дверь.
Она целует меня в подбородок, а на лицо возвращается легкая спокойная улыбка.
Внезапно она кажется лет на тридцать старше меня. Она так легко управляется с собственной страстью.
— Мы закончим это позже.
Когда я снова киваю, она перемещает меня со своих колен, и мы ложимся на траву плечом к плечу и смотрим в небо. Оно ощущается, как огромный океан с плывущими в нем звездами. Рука Леры накрывает мою, и мы переплетаем пальцы.
— Расскажи мне еще про Л-А, — просит она.
Застонав, я делаю несколько глубоких вдохов, чтобы собрать мысли воедино.
— Я писала «Рэйзора» так давно, что уже не помню, где были трудности. А приезд в Л-А — словно обрушившийся на голову таз ледяной воды. На встречах я сама себе казалась наивной и бесполезной — а ведь речь шла о моей истории — а потом, когда вечером хотела поработать над «Жуком», я даже не смогла начать.
Она сочувственно мне кивает, поднимает наши соединенные руки и целует мою.
— Я скучала по тебе, все мысли были только про нас, и не могла перестать беспокоиться о том, как благополучно пережить эти встречи, — я поднимаю на неё взгляд. — Их было трое: Грегори — и упаси тебя боже назвать его Георгием — Остин и Лэнгдон.
— Грегори Сент-Джуд? — уточняет она. — Он ведь сделал «Metadata» в прошлом году, да?
Очевидно, ей все эти имена куда более знакомы — мне-то пришлось по-быстрому покопаться на IMDb в телефоне на следующий день — и я снова почувствовала волну смущения.
— Именно. И он замечательный. Мы с ним не очень долго общались, а вот Лэнгдон — полный мудак. Изначально Остин говорил мне, что Лэнгдон ценит мою историю, но давай я тебе скажу всю правду: это не так. Ну разве что в том смысле, что сорокапятилетний придурок хочет отыметь Куинн.
Лера стонет.
— Значит, ты еще не закончила редактуру? — спрашивает она, и я ощущаю её взгляд на мне, когда она поворачивается.
— Нет. Мы над многим поработали, но они сказали, у меня есть две недели, чтобы «навести свою красоту», что бы это ни значило, — отвечаю я. — Там немало всего, что мне не позволено менять, и полным-полно деталей, на которые мне как раз наплевать. Например, на одежду Куинн.
Вздохнув, она снова поворачивается лицом к небу.
— Мне жаль, что это получается так разочаровывающе, лапочка. Это отстой.
Я киваю.
— Все нормально. Мы разберемся. Я рада быть с тобой сегодня вечером.
— Я тоже.
Она снова целует мою ладонь, и мы проводим несколько молчаливых минут, глядя на звезды, когда скрипит задняя дверь, и я знаю, что на нас смотрит папа. Представляю, что он видит: его дочь лежит на траве рядом с держащей ее за руку женщиной, и это происходит впервые на его глазах. Не знаю, что он чувствует: радость вперемешку с печалью или только радость. А может, это для него столь же пугающе, как и для меня.
— Ужин готов, — тихо зовет он.
Стол накрыт скатертью, а салфетки украшают латунные кольца, в центре стола — свечи. Нахмурившись, я смотрю на него, и вижу его скорее восторженный, а не поддразнивающий взгляд. По нему заметно, что он и сам знает, что слегка хватил через край, и я неохотно ему улыбаюсь.
Лера садится напротив папы и рядом со мной, и в молчании мы кладем себе еду. Не будь здесь меня, они оба беззаботно бы смеялись. Не будь Леры — мы с папой беззаботно бы смеялись. Уж и не знаю, какой из вариантов лучше. Папа неловко откашливается и смотрит на нас.
— Я действительно рад за вас обеих, — говорит он.
Я открываю рот попросить сменить тему, господи боже, но Лера словно чувствует что-то, чего не чувствую я, и сжимает мое колено под столом.
— Спасибо. Это до сих пор потрясающе, — она улыбается папе и отправляет в рот вилку с салатом.
— А все началось с дружбы, — кивая, говорит папа.
— С дружбы, — повторяет Лера.
Отпив воду, папа смотрит на меня, и я наконец вижу, что заметила Лера: папа обычно прячется за подколками, а сейчас он не скрывает эти редчайшие эмоции.
— Мы с мамой Таси познакомились в баре, — он склоняет голову набок и улыбается. — Судьбоносная встреча. Как оказалось, быть врагами у нас получилось куда лучше, но пока были друзьями — это было ужасно мило. Хочу, чтобы у тебя был кто-то, с кем бы у тебя хорошо получилось быть другом.
Приподняв брови, я бросаю на него взгляд, молча спрашивающий, мы что, собираемся сейчас это обсуждать? Он смеется. Даже вдвоем мы не говорим о маме, не говоря уже о присутствии кого-то третьего. Это толком не исследованная территория. Этим летом ее нет с нами по срокам на год больше, чем длился их брак. А я знаю самое основное, что должен знать любой ребенок: у них был неплохой брак — не замечательный, конечно — но мы толком никогда не были вместе из-за его командировок в горячие точки. А когда он вышел в отставку и вернулся, для нее все стало еще труднее. Повзрослев, я сделала вывод, что папа ее давным-давно простил за то, что она ненавидела сама себя слишком сильно и поэтому больше не стала пытаться со мной поговорить.
