Когда Мариам успокаивается, поправляю подол ее платья и, упершись кулаками в стену, прилагаю максимальные усилия, чтобы сбить болезненное возбуждение.
— Прости меня, — котенок целует меня в щеку.
Усмехаюсь. Глаза блестят, лицо порозовело. Как бы ей сейчас себя не выдать. Хорошо, что освещение в зале приглушено, иначе вопросов не избежала бы.
— Иди, котенок. Я скоро приду.
Когда дверь за Мариам закрывается, кулак несколько раз ударяется о стену, принося легкую боль и помогая хотя бы немного унять пожар в мышцах.
Глава 40
Мариам
— Можешь поздравить меня. Третий курс позади.
Улыбаюсь в трубку, направляясь по залитой солнцем тропинке университета.
— Приеду, поздравлю тебя лично, маленькая.
Голос Демьяна, наполненный чувственными нотками, доносится в ответ.
— Очень жду. Я соскучилась.
— Я тоже, Мариам. Было бы гораздо лучше, если бы ты могла прилететь ко мне. Тогда Зальцбург был бы не таким серым.
— Москва без тебя тоже серая, Демьян.
Смешок на той стороне заставляет меня улыбнуться еще шире. Любимый уехал несколько дней назад, а у меня такое чувство, что его отсутствие длится как минимум месяц. Знакомые порекомендовали его компанию для создания рекламы на европейском рынке. Я безумно счастлива, что дела Демьяна идут вверх и конечно понимаю его частые отлеты, вот скучать только по нему меньше не получается.
— Там ты. Она не может быть серой, — сердце трепетно сжимается от услышанных слов. Как ему удается всего одной фразой вознести меня до небес?
В телефоне раздаются гудки, и я мельком смотрю на экран. По второй линии пробивается мама.
— Я пойду, Демьян. Мама звонит.
— Беги, котенок. Я наберу, когда появится минутка.
Дождавшись, пока Демьян положит трубку, принимаю звонок.
— Да?
— Мариам, экзамен сдала?
Что-то в родном голосе заставляет меня притормозить.
— Да. Я думала…
— Жду тебя дома. Бери такси.
Ледяной тон не терпит ослушания. Я хотела сказать, что собиралась зайти в торговый центр, но предчувствие необратимого повисло над головой смертельной опасностью. Иногда так бывает, когда шестое чувство резко просыпается и болезненным ощущением прокатывается под кожей. Я знаю, когда мама злится. Угадываю ее настроение с первого слова, но сейчас… Сейчас в строгом голосе нечто, что вынудило сердце тревожно забиться.
Я так и не сказала им о нас с Демьяном. Работы в ресторане стало в разы больше, родители очень уставали, а я использовала время их отсутствия для встреч с любимым. Глупо. Конечно, это все отговорки. На самом деле я трусливо не могла набраться решимости, чтобы посмотреть им в глаза и увидеть всю гамму презрения и отторжения, которая бы там появилась. Я не была готова к разочарованию во мне. К тому, что с ними придется спорить. Я никогда не спорила с родителями. Их слово было законом. Неопровержимым и твердым. А я как злостный нарушитель этот закон обошла.
Я готовилась к их осуждению, непониманию. Каждый день набиралась сил на этот разговор, но видимо так и не набрала достаточно.
Потому что когда вошла на кухню и увидела сидящую за столом маму, уже поняла, что она все знает.
Поняла по лицу, не выражающему иных эмоций, кроме тихой ярости. А потом… потом я заметила на краю фотографию, на которой мы с Демьяном целовались. Я отдала ему все снимки, кроме этого одного, который хранила в своей любимой книге и время от времени любовалась нами, накапливая храбрость.
— Мам? — я позвала тихо, чувствуя, как от страха начинает больно биться сердце, а ноги одеревенели. — Мам, послушай…
Мне хочется броситься к ней, чтобы все объяснить, истолковать, разложить по полочкам, но я продолжаю стоять на месте, пригвожденная вьюгой в родных глазах. Мама тяжело встает, опершись ладонями на столешницу, делает шаг ко мне, и вдруг щеку больно опекает пощечина, серной кислотой разливаясь по лицу. Хватаюсь за саднящее место и всхлипнув, отшатываюсь.
— Ты неблагодарная дрянь! — слова, с ненавистью выцеженные в мою сторону, впиваются в кожу и ранят до крови. — Мы тебя вот так воспитывали? Чтобы спустя двадцать один год получить удар от собственной дочери?
— Мам, все не так, — голос ломается, а в глазах собираются слезы. — Я люблю его! Это не простая интрижка.
— Замолчи, Мариам! — мама рявкает, а потом сгребает со стола снимок и бросает мне в лицо. — Ты хоть понимаешь, что наделала? Ты втоптала в грязь меня, отца, брата, всю нашу семью. Мерзкая эгоистка! Как теперь пережить этот позор? Как людям в глаза смотреть?
— Никакого позора нет, мам, — хватаю ее за руку, стараясь объяснить, — Демьян меня не трогал. Не трогал, я вас не обесчестила, клянусь! Мам, он тоже любит меня….
Глава 41
Острый взгляд матери вспыхивает. Она отрывает мои пальцы от себя и отталкивает.
— Никого он не любит! Ты для него игрушка, разве не видишь? Запретная и дорогая. Думаешь, я не видела, как он смотрит на тебя? Видела, как и ты сама засматриваешься в его сторону! Легкомысленная мерзавка! Забыла, чему я тебя всю жизнь учила? Захотелось упасть в глазах общества и нас за собой потянуть?
— Мам, ты не понимаешь! Я ничего не могу поделать! Я люблю его!
— Перестань повторять одно и то же! Сегодня же расскажу отцу!
Нет, только не это! Мама преподнесет это самым ужасным способом, и тогда… слезы начинают душить, горечью собираясь во рту.
— Не надо, пожалуйста! Я сама!
— Нет! Ты теперь сама ничего делать не будешь!
Мама подходит и еще раз замахивается на меня. Я вся сжимаюсь, готовясь к новой порции боли. Не знаю, что ее останавливает, но она только сжимает кулак и ударяет им по столу.
— Ты ведь не понимаешь, глупая! Думаешь, почему я так тебя оберегала? Потому что не люблю тебя? Нет! Потому что я знаю каково это остаться без семьи. Брошенной. Опозоренной. Униженной. Мариам, у твоего отца есть родная сестра.
Мама замолкает, а я слышу только ее тяжелое дыхание. Что? Сестра? Непонимающе пытаюсь рассмотреть маму сквозь пелену слез.
— Какая сестра?
— Родная. Сестра, влюбившаяся в поляка. Она хотела привести его в семью, но ее заставили выбирать или он, или они. Думаешь, кого она выбрала?
Пол под ногами начинает покачиваться, и я обессиленно падаю на стул. Душа обливается слезами, когда понимание ситуации четкой картинкой рисуется в воображении. Я даже не знала, что у отца была сестра. Никогда ни от кого не слышала.
— Ее просто вычеркнули отовсюду, — словно слыша мои слова, поясняет мама, — мы тогда только начинали с твоим отцом встречаться. Я помню этот ужасный скандал. Как ее вышвырнули из дома всю в слезах и больше не пустили на порог. Я не знаю, что с ней случилось потом. Тигран тоже никогда не искал. Ты хоть представляешь, каково это остаться одной на всей планете? Мы даже не знаем, жива ли она еще. Не бросил ли ее тот выбранный «мужчина». Без денег. Без знакомых. С одним лишь паспортом в сумке, — я слушала маму, и слова сливались в одну большую мрачную обреченность.
Мир вокруг в одно мгновение потерял краски.
— Разве так можно? — спрашиваю сквозь катящиеся по щекам слезы. — Разве можно так отказаться от собственного ребенка? Что это за правила такие, чтобы отречься от своей крови?
— У нее спроси, — хлестко бьет мать, — как она посмела отречься от семьи во благо того, кого почти не знала?
Я смотрю на лужицы слез, собравшихся на столешнице, и чувствую, как меня начинает лихорадить.
— Но папа меня любит. Он хочет мне счастья, — как мантру продолжаю повторять, уже и сама не веря в сказанное.
— У тебя не будет счастья, Мариам, если останешься с этим! А твой отец никогда больше не посмотрит в сторону дочери, посмевшей его так опозорить. Ты хоть понимаешь, что второй скандал для его семьи окажется ударом. На нас будут коситься, обсуждать самым ничтожным образом. Я с рождения тебе вбивала такие понятия как долг, уважение, послушание. Но похоже все было напрасно. Ты посмела спутаться с этим бесом…
