— Джереми, прижми меня к себе! Прижми крепко-крепко.
— Ну давай же, — не выдержал я. — Давай встанем, оденемся и смотаемся отсюда!
Но Белинда будто оцепенела. И тогда я достал из шкафа ее одежду. Натянул на нее короткую шерстяную юбку и блейзер. Пуговка за пуговкой застегнул белую блузку. Обмотал ее шею кашемировым шарфом. Надел ей на руки кожаные перчатки.
В этом наряде Белинда была как куколка: маленькая английская девочка. Я зачесал ей волосы назад и закрепил невидимками, оставив открытым высокий лоб, который так любил целовать.
Белинда молча наблюдала за тем, как я собираю фотографии «Святого причастия». Потом я взял холсты, отнес их вниз и уложил в багажник мини-вэна. Затем помог ей взобраться на высокое переднее сиденье.
Я ехал в утренней мгле по безмолвному шоссе на юг от Сан-Франциско, по направлению к Монтеррею, а первые солнечные лучи неторопливо раздвигали серые облака.
Белинда сидела рядом со мной, чинно сложив руки и горделиво откинув голову. Ветер время от времени поднимал отвороты ее блейзера, и они нежно касались ямочки на шее.
Прошел час, затем еще полтора — и небо вдруг очистилось от облаков. В ветровое стекло хлынуло солнце, и я почувствовал, как поток тепла согревает мне руки.
Я повернул в сторону океана, навстречу ветру, постоянно гуляющему по Монтеррею, а затем свернул на юг и поехал через сосновый лес прямо в Кармел.
Не думаю, что она знала, где мы находились. Она никогда не видела этого маленького, тихого прибрежного городка, который походил на сцену с декорациями, установленными специально для туристов. Никогда не видела крытые соломой маленькие домики за белыми деревянными заборами, под сенью высоких кипарисов с корявыми ветвями.
Я провел Белинду по гравийной дорожке к двери коттеджа. Почва здесь была песчаной — ярко-желтой, — и красные примулы весело сияли в зеленой траве.
Лучи солнца просачивались сквозь маленькие окна моего бревенчатого домика, нагревая каменные полы.
Мы поднялись по лесенке в комнатку под крышей, забрались в пахнувшую плесенью кровать и устроились на несвежих простынях.
За окном было голубое небо, едва видное через спутанные ветви деревьев, в которых заблудилось утреннее солнце.
— Господи! — Белинда неожиданно задрожала, и слезы ручьем потекли у нее по щекам. Она смотрела куда-то вдаль, мимо меня. — Господи, если я не могу доверять тебе, тогда кому я вообще могу доверять!
— Я люблю тебя, — прошептал я. — Мне плевать на все, клянусь. Я люблю тебя.
— Святое причастие, — выдохнула Белинда и зажмурилась, чтобы скрыть слезы.
— Да, любимая. Святое причастие.
— Единственное, что нам надо, — принять решение, — сказала Белинда. — Сделать выбор. Ведь ты этого хочешь. Ты хочешь, чтобы я была с тобой, и я хочу того же. Делать именно то, что мы и делаем. Быть всегда рядом, жить вместе. И тогда все как-то само собой образуется, уладится.
— Тогда все улажено. Все решено.
— Ты должен видеть во мне свободную личность. Человека, отвечающего за то, что с ним происходит.
— Ну тогда позволь мне выложить все начистоту. Ты прекрасно знаешь, что меня беспокоит. Что кто-то сейчас переживает за тебя и сходит с ума, поскольку понятия не имеет, где ты находишься. Возможно, они думают, что тебя уже нет в живых.
— Нет, так не пойдет! Так мы никогда не договоримся. Ты должен понять, что я порвала с ними. Я решила уйти и ушла. И я твердо сказала им и себе, что все кончено — я уезжаю. Это было мое решение.
— Но разве в твоем возрасте можно принимать подобные решения?
— Мне можно. Это мое тело! Это я. И я взяла свое тело и ушла вместе с ним, — сказала Белинда и, помолчав, добавила: — Дошло до тебя? Если нет, я снова сбегу.
— Дошло, — отозвался я. — И до тебя тоже дошло.
— Что именно?
— Ты сделала выбор. Приняла решение.
На шестой день мы начали ссориться по поводу сигарет.
Какого черта я постоянно лезу с разговорами о смерти от рака и прочей чепухе, лучше бы посмотрел на себя со стороны, ну прямо как занудливый папаша, прости господи, и вообще, неужто я думаю, что она вчера родилась. И вовсе она не выкуривает по две пачки в день и не смолит одну за другой, тем более на улице. И разве я не знаю, что у нее тот самый возраст, когда надо все попробовать, время отрываться по полной, делать глупости, и неужто так трудно понять, что она не собирается всю оставшуюся жизнь дымить как паровоз и вообще практически не затягивается.
— Ах так! Если не хочешь меня слушать, если хочешь сама набивать шишки и наступать на одни и те же грабли, — ради бога, но тогда мы должны установить правила общежития. Я не желаю видеть, как ты травишься, ни в спальне, ни на кухне. Больше никакого курения в комнатах, где мы принимаем пищу или любим друг друга. По-моему, все по справедливости.
В ответ сердитый блеск глаз на красном от ярости лице, стук кухонной двери, возможности которой Белинда явно переоценила, и топот ног по лестнице на чердак. Коттедж тут же оглашают истошные вопли Мадонны. (Может быть, надо было купить ей такой же магнитофон, как в Сан-Франциско?)
Тиканье часов с кукушкой. Нет, это ужасно, ужасно.
Скрип ступенек у нее под ногами.
— Хорошо, если ты действительно не хочешь, чтобы я курила в спальне и в кухне…
— Действительно не хочу. Действительно…
Нижняя губа мило оттопырена, спина подпирает дверную раму, обрезанные джинсы плотно обтягивают загорелые бедра, соски — будто две точки под черной футболкой с эмблемой рок-группы «Благодарные мертвецы».
Тихий голос.
— Хорошо, если это может сделать тебя счастливым.
Шелковая кожа внутренней поверхности рук, обвивших мою шею, ее волосы, упавшие мне на лицо, и поцелуй.
— Даже очень счастливым.
Картина «Святое причастие» стала настоящей бомбой. Гостиная коттеджа превратилась в мастерскую. Мольберт был установлен на скомканном мебельном чехле. Другой воздух, другое небо, даже другая кофейная чашка — все действовало возбуждающе. Ничто не отвлекало меня от картины. Я работал до седьмого пота, до изнеможения, пока кисть буквально не выпадала из руки.
Ссора из-за выпивки произошла на седьмой день.
Ладно, на сей раз я совсем распоясался, кем я себя возомнил, сначала курение, теперь это, я что, считаю себя Господом Богом, чтобы говорить ей, что можно делать, а что нельзя, и интересно, я так же вел себя с Селией, или Андреа, или как бишь их там зовут.
— Им было больше шестнадцати, и они не выпивали по полбутылки виски зараз во время завтрака в субботу утром! И по дороге в Биг-Сюр они не выпивали по три банки пива, сидя за рулем мини-вэна.
