Я неодобрительно покачал головой, и едва сдержал себя, чтобы в очередной раз её не перебить, помня предыдущие просьбы девушки этого не делать.
— В тот день, когда мама сказала, что придут… те, с кем тебе недавно довелось познакомиться… я так обрадовалась, — продолжала она, искривив лицо в гримасе презрения. — Один из них еще в школе очень нравился мне, он учился в старших классах, и казался мне тогда таким крутым… Но он совсем не обращал на меня внимание, а один раз даже как-то обозвал малявкой и послал матом, когда я случайно увидела, как они курили за школой. Мне было так обидно… А теперь, когда я выросла и сама стала очень крутой, мне так захотелось показать ему это. Мама попросила их помочь перетаскать дрова, а потом сказала мне, чтобы напоила их чаем. А я оделась так вульгарно, и вела себя так… Ты бы, наверное, очень удивился, если бы увидел меня тогда. Я откровенно флиртовала с ними, дерзила, из кожи вон лезла, чтобы показать, какой королевой стала. Не знаю, зачем я делала это. Чего добивалась. Правда, не знаю. Но я и представить не могла, чем потом обернется мой выпендреж.
Даша сделала очередную паузу, уже в открытую вытирая слезы, градом катящиеся по её щекам. А меня словно кислотой изнутри разъедало от чувства горького сожаления, что нельзя повернуть время вспять, и как-то предотвратить все то дерьмо, которое случилось в жизни этой девушки. Очень сложно было принять тот факт, что когда-то она была самой обычной девчонкой, со своими наивными девчачьими мечтами и радостями, а потом её взяли и жёстко переломали, превратив душу в кровавое месиво. И почему мы не познакомились раньше? Хотя бы, когда она училась здесь, в университете? Тогда у меня был бы шанс её уберечь…
Но при всем этом сокрушительном сожалении я не мог не восхищаться ею. Её наивной чистотой, каким-то чудом соседствующей с несгибаемой силой духа. Той фанатичной упёртостью, с которой она искала причину всех своих бед в себе самой. Куда проще было бы обозлиться на весь мир, на его несправедливость, но она, вместо того, чтобы признать себя жертвой, предпочла взвалить на свои хрупкие девичьи плечи все бремя ответственности за чужие грехи, ошибки. И всеми силами пытается тащить на себе эту непосильную ношу. Какая же молодость — глупость. Я и сам таким был когда-то…
— Сначала я очень сильно жалела себя, — продолжала говорить она, не позволяя погрузиться в собственные не самые приятные воспоминания. — И еще сильнее ненавидела их. Но потом поняла, что заслужила всё это. За что боролась ведь… Они говорили все время, что я сама напросилась. Так оно и было. А если я такая тупая, что не могла предвидеть, к чему может привести заигрывание с двумя взрослыми мужиками, то кто мне виноват? Но если даже отбросить в сторону мою непроходимую тупость, которую я еще как-то могу себе простить, и без неё — я ужасный человек, Олег. Я просто отвратительна! В то время, когда моя мамочка убивалась горем, носила черное платье и даже никогда не улыбалась просто, я думала черт знает о чем! И вела себя черт знает, как! Нацепила обтягивающий топик с коротенькими шортами, губы помадой намазала, и выставляла себя напоказ… Бог меня наказал за это!
— Так, всё хватит, — грубо прервал я её, не в силах больше выносить это яростное самобичевание. — Все рассказала? Теперь послушай меня.
На этот раз Даша не посмела меня остановить, напротив, притихла, опустила взгляд и вжала голову в плечи, словно ожидая смертного приговора. Хотел строго отчитать её за весь этот самоуничижительный бред, что она успела наплодить в своей голове, но из-за её испуганного, беззащитного вида, не смог.
— Даш, — позвал почти ласково. — Посмотри на меня, пожалуйста.
Она не сразу подняла взгляд. Но когда все же решилась и сделала это, её глаза были полны слез, а губы едва заметно подрагивали. И я надеялся лишь, что мне хватит красноречия хоть немного вправить ей мозги.
— Ты слишком много на себя берешь, малыш. Ты всего лишь человек… — начал мягко, насколько был способен, но закончить мысль не удалось. Даша закрыла лицо руками и громко разрыдалась, совсем как маленькая.
Поднялся со стула и подошел к ней, потянул вверх за предплечье, вынуждая тоже подняться, и заключил в объятия. Она спрятала лицо на моей груди и, кажется, стала рыдать еще сильнее.
Успокаивал, как мог.
— Ну все, тише, хватит… Все позади, я рядом… Теперь все будет хорошо…Тебя больше никто не обидит, слышишь?
Девушка отстранилась от меня, и посмотрела в глаза взглядом, полным непонимания.
— Да ты не слушал меня, Олег?!
— Слушал, и очень внимательно. Но не услышал ничего, из-за чего мог бы поменять мнение, которое у меня сложилось о тебе изначально. И тем более возненавидеть.
Даша высвободилась из моих объятий, сделала несколько шагов назад и, обхватив себя руками, с горечью покачала головой.
— Ты слишком добрый.
— Ошибаешься. Я вообще не добрый. Я справедливый, — взял со стола графин с водой, наполнил стакан и протянул ей. — Выпей воды и успокойся. А потом я буду говорить, а ты — очень внимательно меня слушать.
42
Даша вытерла с лица слезы и жадно припала к воде, осушив сразу весь стакан.
— Идем в гостиную, — позвал кивком головы за собой, забрав из её рук пустую посуду.
Мы расположились на одном из диванов, усевшись полубоком на расстоянии вытянутой руки, лицами друг к другу. Девочка смотрела на меня внимательно, с явным волнением, это безошибочно угадывалось по её напряженной позе, и нервным движениям пальцев рук, неосознанно норовящих впиться ноготками в обшивку дивана. Я не хотел заставлять ее нервничать еще больше, поэтому, начал сразу в лоб, не заботясь о красоте выражений.
— Во-первых, заруби себе на носу, нет в этом мире ничего, что могло бы оправдать двух этих мразей. Даже если бы ты ходила перед ними абсолютно голой — это не оправдание. Это даже… — наверное, впервые мне было так сложно выразить свою мысль без матов. Но воспитание, мать его, даже в такую минуту не позволяло распускать язык при девушке. Тем более, при такой нежной девушке. Поэтому, выматерился мысленно, и только после этого продолжил. — Это даже не смягчающее обстоятельство! Включи мозги, Даша. Эти ублюдки насиловали тебя, били, они, черт, убили твою собаку! Угрожали убить твою маму! Даже не смей пытаться их оправдать. И себя винить не смей.
Девушка всхлипнула, закрыла ладонью лицо и отвернулась. Наверное, моя речь для неё была слишком грубой и агрессивной, но меня настолько бомбило от ярости, что сбавить обороты казалось нереальным.
— На меня смотри! — зарычал на нее, и, когда она несмело повернула голову обратно, в груди что-то кольнуло. Таким затравленным стал её взгляд. Не могу я с ней жестко. Только не тогда, когда вот так смотрит. Кажется, лучше шило себе в колено всадить, чтобы выпустить пар, но не продолжать прессовать бедную девчонку. — Даша, — выдохнул, сдаваясь к чертям. — Пойми, ты не господь Бог, чтобы знать и предвидеть все. Ты обычный человек. Молоденькая девочка, ничего в своей жизни толком еще не видевшая. Черт, да даже сам Бог, если верить священным писаниям, не может знать все наперёд! А людям тем более свойственно ошибаться! Допускать промахи. Прожить жизнь не оступаясь — нереально, Даша. На ошибках мы учимся, становимся умнее, сильнее, и так жестоко гнобить себя за них нельзя. Нужно просто делать выводы и двигаться дальше. Только так. Иначе всю жизнь не жить будешь, а терзаться. При всем уважении к памяти твоего отца, если и был шанс у него избежать смерти, своевременно обратившись в больницу, то тут только его вина. Ни твоя мама, ни, тем более, ты — не в ответе за его здоровье. Если он сам не считал свои симптомы достаточно серьезными, чтобы бежать к врачу, почему ты-то должна была озаботиться ситуацией больше? Кто из вас ребенок, а кто родитель? Кто прожил жизнь, а кто только начал? Даша, выбрось это из головы. Твоей вины тут нет. Никакой. Ты поняла меня?
