минут Эвелин почувствовала такое облегчение, что даже всхлипнула от охватившего
ее невероятно приятно расслабления. Проворные гибкие пальцы медленно, но
верно возвращали бодрость каждой мышце Эвелин. Скоро ее самочувствие
улучшилось настолько, что безразличная усталость уступила место голоду.
Женщина принесла уставленный мисками поднос. Эвелин с аппетитом съела
жареного цыпленка с вареным рисом и несколько груш. Потом она повалилась на
кровать и мгновенно забылась в крепком беспробудном сне.
* * *
Дни потекли один за другим так быстро, что у Эвелин не было времени
обдумать положение, в котором она оказалась.
Она просыпалась не раньше полудня. После завтрака ее отводили на
базар, в тот самый сарай, где не было отбоя от клиентов. К вечеру она
возвращалась, изнуренная, с онемевшими органами. Верная своему делу
служанка уже была готова, чтобы умыть Эвелин, сделать бодрящий массаж и
хорошенько накормить.
Нельзя сказать, что Нурахмад-хан относился к ней плохо. Он следил за тем,
чтобы к столу Эвелин подавалось все самое свежее и регулярно выделял ей
немного денег. Потом он стал разрешать ей ходить на ближайший рынок. Правда,
туда Эвелин должна была идти не одна, а в сопровождении все той же служанки,
и обязательно с закрытым лицом.
Оказавшись впервые на рынке без мужчин, Эвелин бесцельно бродила по рядам, не
обращая внимания на крики торговцев и не зная, на что потратить появившиеся у
нее деньги. Неожиданно позади себя она услышала странный хриплый голос,
повторявший по-английски:
-- Какая красота... Красота... Красота...
Эвелин оглянулась и сквозь чадру стала искать того, кто произносил эти слова.
Вокруг были лишь смуглые лица туземцев. Приглядевшись внимательнее, она
поняла, кто говорил. Это был большой зеленый попугай с ярко-красным
воротником на шее, который, сидя в клетке, болтал сам с собой. Эвелин ощутила
острую ностальгию по родному языку, ей захотелось купить умную птицу. Она
поторговалась, владелец, поколебавшись, сбавил цену.
Эвелин вернулась домой с клеткой. Теперь у нее завелся собеседник. Это
составило ее единственную крупную покупку, все остальное были мелочи, вроде
серебряных шпилек для волос, флакона с душистым маслом, краски для век. Для
той жизни, которую она сейчас вела, почти ничего не требовалось...
Для людей, приближавшихся к ней с жадным взором, она была всего лишь
инструментом, служившим для удовлетворения мужских потребностей. Было,
правда, одно исключение, когда к ней вошел молодой человек, по виду
казавшийся студентом. Оставшись наедине с Эвелин, он смутился и
покраснел, вид обнаженной женщины словно парализовал его. Он стоял как столб
и широко раскрытыми глазами смотрел на нее. Потом он заговорил, очень
быстро, хлынул настоящий поток красноречия, будто прорвалась
невидимая плотина, сдерживавшая слова. Присев к ней на диван, он
принялся рассуждать о благородном призвании человека, о его духовности.
Он умолял ее изменить образ жизни, как можно скорее встать на
"правильный путь"... Глядя на серьезные и печальные глаза юноши,
Эвелин еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться. Но все же ее тронул этот
студент, он был первым, кто отнесся к ней по-душевному...
* * *
Однажды, в самый разгар базарного дня у нее в сарае появился человек среднего
роста, стройный и подтянутый. Было трудно распознать его национальность, он
заговорил с Эвелин на урду, но с каким-то странным акцентом. Он долго и
пристально вглядывался в ее лицо, потом подошел поближе, положил руку на ее
обнаженную грудь, склонил голову и поцеловал в губы. Поцелуй был
продолжительным и неожиданно нежным.
От удивления Эвелин отдернула голову. Здесь поцелуи не были приняты.
Человек посмотрел ей в глаза и вновь поцеловал. Она ничего не могла сказать
от охватившего ее изумления. Он тоже молчал, хотя Эвелин казалось, что он
вот-вот обратится у ней, причем по-английски.
Они так и не сказали друг другу ни слова -- раздался крик Нурахмад-хана,
возвещавший, что отпущенные пять минут истекли. Незнакомец поднялся и вышел.
Весь остаток дня Эвелин думала об этом человеке. Азиатам чужд европейский
обычай целовать женщин. С тех пор, как она покинула Саргохабад, ее никто не
целовал, она уже успела забыть о тех ощущениях, которые вызывает нежный
поцелуй... Когда незнакомец обнял ее и поцеловал, у Эвелин проснулось
необычное желание, оно по-новому разгоралось в ней, соединяясь с приливом
нежности... Она вновь и вновь вспоминала легкое прикосновение губ и касания
его ласкового языка. Это заставило ее сердце биться сильнее... И когда на нее
взобрался смуглый араб с тонким красивым лицом, он был поражен взрывом бурной
страсти лежавшей под ним женщины. Она так подбрасывала его, что он, наверное,
почувствовал себя маленькой пробкой, болтающейся на океанских волнах...
На следующий день незнакомец пришел снова. Эвелин встретила его улыбкой. Он
не ответил на ее молчаливое приветствие, но опять долго всматривался в нее
издали. Затем он сел на диван, погладил шелковистые волосы и приник к ее
губам. Эвелин тотчас ответила на уже знакомую ласку и зашептала по-английски,
не задумываясь о том, поймет ли он ее слова:
-- Еще... Пожалуйста, еще...
Незнакомец откинул голову и, глядя ей прямо в глаза, еле слышно спросил:
-- Значит, вы понимаете?
Он говорил по-английски без всякого акцента. Эвелин испугалась, он жестом
успокоил ее и, оглянувшись на занавеску, тихо проговорил:
-- Не бойтесь. Я все знаю. Я давно ищу вас. Теперь все будет хорошо, я все
устрою. Завтра, когда вы будете на вашем рынке, подойдите к ювелиру в зеленой
чалме и спросите у него позолоченный браслет с бирюзой. Я узнаю вас под
бурнусом и заберу с собой. Вы согласны? Согласны?
Эвелин пристально посмотрела на него. Его кожа была выжжена солнцем,
волосы -- черные, глаза -- темнокарие. Она кивнула ему...
Она не чувствовала себя несчастной в своей новой жизни, но теперь желание,
которое беспрестанно жгло ее и неуемное стремление к удовлетворению животной
страсти отодвинулись на задний план ее внутреннего мира.
Она пообещала все сделать так, как предлагал загадочный незнакомец.
Впрочем, она еще не была уверена, что сдержит свое обещание. Точно так
