— Продлении? — Это слово было пулей, выпущенной из мощного ружья в трех милях отсюда. Вы слышали его, знали, что произойдет, но не чувствовали ни удара, ни боли в течение добрых пяти или шести секунд, пока тяжесть его не успевала погрузиться внутрь. — О каком продлении, черт возьми? Наши командировки заканчиваются через девять недель. Мы возвращаемся в Штаты.
Мускулы на челюсти Ронана напряглись. Он отводит взгляд, низко сдвинув брови. Я не видела своего брата плачущим с похорон наших родителей, и это такое старое воспоминание, что боль добралась до него и превратила в пыль.
— Не похоже, что в ближайшее время кто-то на базе попадет домой, — говорит он мне. — Уитлок говорит, что они оставляют на службе всех офицеров, а также рядовых. И меня, и тебя. Всех. Целый батальон. Разведка прогнозирует усиление активности талибов в этом районе с сегодняшнего дня и до конца года. Вот и все. Командировки продлеваются.
Несмотря на жару, мне холодно. Неужели это правда? Не может этого быть. Они не могли просто так обрушить на нас такое дерьмо без всякого предупреждения, особенно за два месяца до того, как мы должны были вернуться домой.
— Как долго? — спрашиваю я. — На сколько продлевают?
Дыхание Ронана становится прерывистым.
— Шесть месяцев. Он сказал, что есть все шансы на пересмотр сроков, если разведданные окажутся неверными, но он очень сомневается в этом. Уитлок сказал, что высоко ценит мою преданность армии США, и что моя жертва принесена ради общего блага нашей прекрасной нации и защиты ее народа. Бла-бла-бла. Конец.
— Что ты сказал?
Ронан пристально смотрит на меня.
— Я сказал: «Благодарю вас, сэр, за предоставленную возможность. Это большая честь для меня». Что еще я мог сказать? «Вообще-то, сэр, у меня были планы на апрель в Мэне, и я не очень хочу их отменять?» Или как насчет простой старой правды? «Сэр, я покончил с этим дерьмом и не думаю, что смогу выдержать еще один день. Я не могу уснуть, и с каждой секундой, проведенной здесь, становлюсь все ближе к безумию». Как, по-твоему, прошел бы этот разговор, Салли? Он бы тут же отправил меня под трибунал.
— Ты не можешь знать наверняка.
— Я знаю. Мы говорим об Уитлоке. С другой стороны, если бы меня арестовали, меня бы, по крайней мере, отправили обратно в военную тюрьму в Штатах. Что предпочтительнее, чем еще шесть месяцев в этой адской дыре. Боже. Какого хрена происходит, Салли? Последние несколько лет были похожи на один долгий, бесконечный кошмар, который, кажется, никогда не закончится. День за днем таскаешь рюкзаки и стреляешь в мирных жителей, подозревая всех и вся, безумие подкрадывается так постепенно, что никто, кажется, не замечает, пока однажды парень, стоящий рядом с тобой в очереди в столовой, не делает что-то настолько монументально безумное, что ты вдруг видишь это, оно внезапно щелкает, и понимаешь, что ты всего в секунде от того, чтобы самому сделать то же самое сумасшедшее дерьмо.
Ронан едва соображает, вцепившись руками в футболку цвета хаки, на висках выступили капельки пота. Я никогда не видел его таким, и никогда так не волновался за него. Люди всегда много говорили о связи, которую разделяют близнецы. Сверхъестественная связь между ними. Один из них получает травму, другой чувствует боль. Один несчастлив, другой тоже подавлен. Один в опасности, другой охвачен таким подавляющим дурным предчувствием, что должны позвонить и убедиться, что все в порядке.
Ронан и я никогда не испытывали ничего подобного, но мне не нужна была выдуманная телепатическая связь прямо сейчас, чтобы понять, что он чувствует. Напряжение, исходящее от него, сгущается в воздухе, и в глазах застыла паника. Я шагаю вперед и обхватываю его руками, обнимая крепче.
— Черт, чувак. Все будет хорошо. Шесть месяцев — это ничто. Мы можем сделать это без проблем. Просто подожди и увидишь. Мы даже не вспотеем.
Ронан утыкается лицом в мое плечо, тяжело дыша. Он на грани срыва и полной потери самообладания. Обнимая его так крепко, как только могу, повторяю ему снова и снова, что все будет хорошо, что еще шесть месяцев не сломят нас, но это ужасное чувство страха свернулось у меня в животе, как смертельно опасная змея, и угрожает ужалить в любой момент. Не знаю, сможет ли он прожить здесь еще полгода. Не знаю, все ли будет хорошо. Все, что я знаю, это то, что я всегда прикрывал его спину и собираюсь сделать все, что в моих силах, чтобы помочь ему пройти через это как можно лучше.
Мы долго стоим молча, пока Ронан приходит в себя. Мы бы простояли еще дольше, если бы один из специалистов Ронана, Кроу, не ворвался в палатку, выкрикивая мое имя.
— Капитан Флетчер? А, вот вы где. Прости, Салли. Тебя ищет полковник Уитлок. Он попросил пройти прямо в его кабинет. У него там кое-какие бумаги, которые ты должен заполнить.
Так и есть. Ронан прав, они всем продлевали сроки. Похоже, я следующий. Мой брат отступает назад, глубоко дыша и поправляя футболку.
— Спасибо, Салли. Увидимся позже, чувак. Дай мне знать, как все пройдет, ладно?
Ронан поворачивается и уходит, прежде чем успеваю ему ответить. Он явно не хотел, чтобы его парень видел, что он напуган, и я тоже не хотел ставить его в такое положение.
— Ладно, Кроу. — Поворачиваюсь к специалисту и хлопаю его по спине. — Показывай дорогу. Я прямо за тобой.
Всю дорогу до офиса Уитлока итальянские мины продолжают сыпаться на город в четырех милях от нас, посылая в небо вспышки огня и смерти.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Солнечный омлет
— Ты готов? Уверен, что не хочешь подождать до Рождества, как мы планировали?
Коннор засовывает тетрадки и пачку карандашей в темно-синий рюкзак, который купила для него в магазине. Выбор канцелярских принадлежностей на острове довольно скудный, но я сделала все что смогла. В результате у Коннора было все, что нужно для его первого дня в школе, но он вряд ли будет крутым парнем в своем классе. Если бы мы вернулись в Нью-Йорк, я могла бы возить его по всему городу, покупая лучшую обувь, лучшую одежду, гору разных тетрадей, ручек, клеящих карандашей и всего остального. Но его, похоже, не волнует, что он не разодет в известные бренды. Кажется, он просто счастлив выбраться из дома.
— Да, все в порядке. Я хочу пойти. Правда.
Накануне после работы в доме появилась Роуз и сказала, что было бы здорово, если бы дети смогли завести друзей до праздников, чтобы у них были люди, которых можно было бы навестить. Она уже поговорила с директором начальной школы, который согласился досрочно принять Коннора. Я вообще не принимала особого участия в принятии этого решения, и меня это вполне устраивало, потому что Коннор на этот раз действительно казался взволнованным, и это само по себе было удивительно.
— Ты хочешь, чтобы я отвезла тебя или Роуз? — спрашиваю его.
Коннор закусив губу, смотрит в пол. Секунду спустя, прищурившись, он поднимает взгляд и говорит:
— Ты, пожалуйста.
Так я и сделала. Когда прощаюсь с ним у ворот, где другие дети шумно входят в маленькое, похожее на коробку здание, Коннор повернулся и обнял меня, прижав голову к моему животу, руки едва сомкнулись вокруг талии, и меня пронзает чувство беспокойства. С ним все будет в порядке? Что, если он споткнется и упадет? А что, если он ударится головой? Что, если кто-то из других ребят начнет издеваться над ним без всякой причины? Было бесконечное количество вещей, которые могли пойти не так, как надо в первый день в новой школе, и мне кажется неправильным, что я стою за пределами школьной территории, наблюдая, как он бежит внутрь, с рюкзаком подпрыгивающим вверх и вниз на его спине, и не могу пойти с ним внутрь, чтобы защитить его. Наверное, то же самое чувствовали и родители, которые обычно высаживали своих детей у школы Сент-Августина, когда я тоже входила внутрь, готовая преподавать.
Снова пришло на ум предложение, сделанное Майклом на вечеринке у Роуз. В школе была открыта вакансия учителя на полный рабочий день. И к тому же хорошо оплачиваемая. Как только эти шесть месяцев с детьми закончатся, что бы ни случилось, я могла найти другую работу, здесь на острове. Будет ли это так уж плохо? Если дети тоже каким-то образом останутся здесь? Я не могу себе представить, что сейчас брошу их или просто отдам Шерил, чтобы их бросили в какой-нибудь ужасный приемный дом. И это после того, как месяцами просидели бы в приюте, надеясь, что кто-то согласится их принять. Эта мысль просто убивает меня.
