Губы Сергея были горячими и неумолимыми, они изводили Сашу, ласкали и снова отпускали горячую, пульсирующую, готовую разорваться от напряжения плоть. Саша уже не сдерживался, он стонал в голос, извивался в руках Сергея, но тот не отпускал и не позволял изменить положение. Саша всё так же лежал на спине, концы пальцев рук и ног кололи мурашки, тело то слабело, как тряпка, то выгибалось. Саше казалось, что сейчас, ещё несколько секунд, и он умрёт, как в том своём сне, перестанет дышать и чувствовать, провалится в темноту или в огонь.
Руки и губы Сергея обхватили Сашин член и ритмично задвигались вверх и вниз, не меняя темпа. Саша задохнулся, вскрикнул, отдался тугими бросками — остро, долго… В первый раз и навсегда. Вместе с невинностью он отдал Сергею и душу. Навсегда.
— Малыш, любимый… — невнятно произнес Сергей, он тоже стонал и задыхался. — Возьми вот так… ну же… — Он поднялся выше, потянул Сашину руку к себе, прижал. — Помоги мне, я близко… а-а-а-а…
Горячее семя выплеснулось Саше на ладонь, Сергей глубоко втянул воздух через стиснутые зубы, сжал мальчика в объятьях, потом руки его стали нежными.
Они опять лежали рядом, и губы их почти соприкасались, и такими тесными были объятья, что казалось, два сердца часто бьются в одной груди.
— Вот и всё… — прошептал Сергей и поцеловал Сашу перед тем, как провалиться в глубокий сон.
Он ещё сумел протянуть руку и погасить яркий свет. В комнате остался гореть только светильник в виде большого матового шара, вокруг которого обвились гибкими телами два дракона. В камине едва тлели угли.
У Саши не было сил отвечать, он слабо улыбнулся. По щекам его катились слёзы, но он не понимал, что плачет. По телу разливалась непривычная истома. Опустошение и лёгкость, и никаких страданий — Сергей освободил от них.
Глава 23. Прошлое
Сергей проснулся часа через полтора и долго смотрел на Сашу. Во сне тот выглядел ещё более незащищенным. Саша спал на боку в неудобной позе, подложив локоть под голову, и при этом блаженно улыбался. Губы были приоткрыты, волосы спутались и торчали во все стороны вихрами, веки плотно сомкнуты, тени от длинных ресниц лежат на щеках.
«Теперь он мой, — думал Сергей, — и я могу быть с ним всегда? Вот так просто? И вся моя жизнь переменится, потому что Саша не такой, как другие. Милый, обидчивый, ревнивый малыш, он похож на тепличный цветок, который надо беречь от жестокостей внешнего мира. Он гораздо больше нуждается в этом, чем женщина».
Саша крепко спал, он устал и был потрясен всем, что случилось. Сергей по себе знал, как это бывает в первый раз. Он помнил.
Яков Михайлович. Сейчас это имя как удар под дых. Тогда Сергей был уверен, что это и есть любовь. И некому было удержать его, предостеречь, сказать правду. Залесского просто купили, как игрушку.
Что мог знать Саша о той жизни, которая никогда не касалась его? Когда постоянно надо думать о деньгах, и родители только об этом говорят, ссорятся, решают бесконечные проблемы. Дома витает уныние, связанное с бедностью. Она определяет существование во всём, от большого до малого, а главное, убивает мечты. Все они заканчиваются горестным вздохом безнадёжности: «У нас на это нет средств».
Сергей не мечтал ни о чём особенном, вернее, мечтал, конечно, как и все ребята. И об игрушках, и о технике, о хорошем велосипеде, а может быть, о мотоцикле, о красивой одежде, но главное — о том, чтобы не стыдиться самого себя.
В училище Сергея всё время тыкали носом в его бедность, случалось, что ненамеренно, просто так получалось.
Другой стороной этого положения была постоянная нервозность матери, которая без ума любила Сергея, но любовь эта проявлялась у неё в желании видеть его первым во всем. Она твердила, что он должен выбиться в люди и «жить по-другому», а для этого надо быть лучше всех.
Любая неудача в учёбе сопровождалась упрёками и сетованиями матери, её слезами. Она не наказывала Сергея, но слёзы были хуже побоев. И он занимался и занимался до седьмого пота, он так уставал, что дома мог только упасть в постель и спать. Да и дома-то он бывал мало — занятия в училище забирали всё время.
Училище Вагановой, специализация, изматывающая душу. Почему мать решила, что это прямой и верный путь к успеху? Балет она видела только по телевизору, а что у Сережи способности, ей сказала классная руководительница в школе, когда его отобрали для просмотра. Сложилась бы иначе судьба, если бы в тот день педагог-репетитор из «Вагановки» зашел не в Сережин, а в другой класс?
Да какая теперь разница! Судьбу он сам себе выбрал, а мог бы танцевать в Мариинском театре, все бы имел и с легкостью. Если бы не любовь, черт ее дери. Подставила подножку, паршивка, и все псу под хвост, все детские труды.
В Вагановском учиться было тяжело — кроме обычных предметов, каждый день классика у палки. Монотонные квадраты музыкальных фраз, изо дня в день повторяемые концертмейстером, и под эту музыку «и раз-два-три… пор де бра… глаза на пальчики…подбородок выше… тянем носочки, тянем, тянем…»
Носок правой ноги чертит круг, не отрываясь от влажных дощечек паркета, в большие окна льётся свет, а в ушах шумит от голода, и где-то далеко голос педагога: «en dedans, и-раз- два — три… полупальцы, поворот, emboite…» Теперь носок левой ноги чертит круг. Надо держать спину и подтягивать колени, надо улыбаться…
Упражнения у палки, упражнения на середине зала. А потом прыжки до изнеможения. Вверх, вверх, вверх… как можно выше и собранней, и снова тянуть носки… в глазах золотые пятна, они плывут по стенам и потолку.
Перерыв пять минут, можно лечь на пол и подышать.
Первые годы обучения тело сопротивлялось, не слушалось и болело. Потом начало подчиняться воле Сергея, и однажды он понял, что суть его — танец. Что он МОЖЕТ танцевать и в этом воплощать мечты и обретать свободу. В танце не было ничего от безысходного быта, многочасового труда, зато были полёт и свет.
В танце Сергей становился героем, принцем, высшим существом. Он мог, преодолевая языковой барьер, любому человеку мира рассказать историю, воплощенную в движениях и позах. Слово «хореография» стало для него тем же, что и «жизнь».
Тогда Сергей уже и сам начал стремиться к первенству. Ему было непросто, высокий рост и скорее атлетическая, чем утонченная фигура делали его прыжок не таким воздушным, более мужественным, но это окупалось долгим баллоном, позволяющим спокойно сделать антраша, пластичностью и мягкостью рук, музыкальностью и безупречным чувством ритма. Главными же достоинствами Сергея были его сила и точность в дуэтном танце, он становился лучшим партнёром в классе, чувствовал балерину как никто другой.
На сцене Сергей жил образом, а не просто надежно поддерживал партнершу. Не техника ради техники, но ради души, он перевоплощался полностью, и это завораживало зрителей. Он умел так много рассказать танцем, что его понимали даже совершенно далёкие от балета люди.
К выпускному курсу Сергей стал лучшим учеником в классе, ему открылся путь в Мариинский театр. На концертах училища с девочкой-стажеркой, которая уже работала в театре, он танцевал па-де-де из Жизели — это было невероятно, редко кто справлялся в выпускном классе с таким сложным номером.
В танце Сергей любил, он боготворил Жизель, Одетту, Машу из «Щелкунчика», но не Вику Звягинцеву, которая танцевала с ним. Вика была партнершей, а не женщиной. Она воплощала образы.
К концу выпускного курса Сергей уже знал партию Альберта и мог бы станцевать весь спектакль, но никому в голову не приходило доверить ему это. Для выпуска Сергей готовил Щелкунчика, а дальше — театр. Уже было известно, в какие спектакли он станет вводиться, в мастерских шили на него костюмы.
В театре Сергея ждали с интересом, один шаг отделял его от того, чтобы стать «звездой».
