Глава 2. И все мои телеса – твои
Ханна заходит в просторную комнату с огромной кроватью посередине. Всё в тёмных, даже строгих тонах, и только покрывало багрово-красное, растёкшиеся кровавой лужей. Ханне нравится, когда есть место для манёвра, что не всегда заходит клиентам, ради которых приходится заморачиваться: локации менять там, цвет кожи, размер груди. Такое.
Но есть и покладистые мальчики, что потворствуют услащенью её тайной, вообще-то, клаустрофобии. Такие как Жан.
О, прекрасный Жан! Он поднимает Ханне настроение, когда вот так сидит, чуть сгорбившись, без рубашки, сверкая своей бледной кожей, кое-где усыпанной мелкими родинками, словно звёздами. У него вьющиеся тёмные волосы, прямой нос и льдисто-голубые глаза. Так бы она себе представляла любого аристократа из любовных романчиков, если бы вообще читала их.
– Ты снова так выглядишь? – поднимает он на Ханну разочарованные глаза, а она обводит свою поблёскивающую от масла кожу ладонью, очерчивая идеальную, как подумали бы многие, фигуру.
– Ну, сладкий, ты же знаешь, мне нужно время, чтобы настроиться на твой лад… – едва ли не мурча, Ханна подходит к нему и касается горячей кожи, прикрывая веки от удовольствия.
Причина, по которой её до сих пор не связали, чтобы отдавать всем подряд – ей нужно настроиться, возбудиться хоть немного, мужчина должен быть приятный. Без согласия можно. Но тогда без шестого размера и удивительной, затягивающей и влажной узости внизу.
Конечно, многое решают деньги, со временем Ханна научилась ладить с разными мужчинами, какими бы уродами они ни были внешне, возбуждаясь от одной лишь суммы, указанной в чеке.
Но если кто-то из них окажется уродом моральным, это может всё сбить, поэтому любые грубости обговариваются.
Френк потакает своей гусыне, несущей золотые яйца, и «Магнолия» процветает как никогда.
Но с Жаном действительно, приятно, несложно. В конце концов, у него красивый член. Лицо тоже. Но на лица у Ханны память хуже.
Она сверкает оранжевыми, хамелеоньими глазами – единственным, что не может измениться в её облике с недавних пор, – водит пальцами по сильным плечам и трогает себя за полувозбуждённые соски́.
– Поговори с ней, – изрекает трагическим голосом.
Ей нравится, что их с Жаном ночи в последнее время оборачиваются спиритическими сеансами. Ну, только по живым, конечно. Ханна бы не стала спекулировать на чьей-нибудь умершей жёнушке, хотя одна идея у неё на примете есть.
Жан прочищает горло и, всё ещё смущаясь, будто впервые, начинает говорить:
– Агния, прошу простить меня, я жалею всю жизнь, что так ужасно поступил с тобой! Я любил тебя, любил твои формы, твои рыжие волосы… везде. Ты снишься мне так часто, я схожу с ума. Я прихожу сюда к милой Ханне каждый месяц, чтобы… Чтобы вернуть всё хотя бы на одну ночь.
Ханна усмехается, ух ты, он назвал её милой, они уже добрые приятели, получается.
Но… главное – не отвлекаться.
Чем больше Жан говорит, тем гуще становится неоновое свечение, исходящее от её, стремительно набирающего массу тела.
О, это не просто иллюзия, она действительно меняется. В теле происходят дикие химические реакции, и это прекрасно.
– Мне снится твой аккуратный рот, твои губы бантиком, твоя сеточка на коже… Твоя грудь. Я пробовал многих, похожих на тебя, но всё не то…
Ханна приподнимает брови.
Агния бы не обрадовалась.
Но она же – лицо разрезает кривая ухмылка, не идущая полным щекам, которые постоянно тянет к полу, – не Агния.
С помощью датчика, прикреплённого к кровати, Ханна настраивает температуру, и по комнате красноватым туманом распространяется тепло. Она лежит на спине, распластавшись на кровати, заняв большую её часть. Жан нависает над ней, красивый, с рельефным торсом и глазами, полными горячего обожания.
– Ты так прекрасна…
Он касается её молочного цвета кожи, забирается пальцами между складочек, всё так же поблескивающими от масла, буквально капает на неё слюной, охваченный чувством нереальности и вседозволенности. Ханна улыбается, прекрасно его понимая, расставив ноги пошире, согнув их в коленях, чтобы дать ему больший обзор. Она замечает, что он всё ещё в тесных джинсах, которые, наверное, ужасно сдавливают Жана-младшего. И закусывает губу, почувствовав собственную пульсацию между бёдрами, где нежную кожу задевает грубая ткань.
– Ты похож на Русалочку, решившую заплатить Урсуле кое-чем другим, вместо голоса, м? – она усмехается, а Жан качает головой.
Вечно так, она не может держать за зубами длинный язык и мешает клиентам сосредоточиться, собственно, на теле, за которое они платят.
Жан не спешит, у них впереди вся ночь. Он склоняется ниже, оставляет на её шее россыпь влажных поцелуев и спускается к груди. Её удовлетворённые вздохи сбивают тяжёлое дыхание.
Мужчины в её постели обращают на неё меньше всего внимания, они всегда слишком сосредоточены на том, за что заплатили – какой там изгиб тела, цвет кожи, текстура волос… И их можно понять. Это воспринимается как персональная, улучшенная во сто крат фантазия, где почти всё дозволено и возможно, и идеальная девушка никогда не откажет, потворствуя любой задумке…
Вели бы они себя так же с «настоящим» идеалом?
Ханна задавала себе этот вопрос не раз, и ответ всегда приходил в голову лишь один:
боже,
конечно,
нет.
Жан всегда будто наказывает себя вначале и обращает внимание только на удовольствие Ханны, игнорируя свои выпирающие потребности.
Он поднимает её ногу на девяносто градусов, принимается выцеловывать ямочку под коленкой, вдавливая в особенно нежную кожу горячий язык так, что Ханна дёргается от странных ощущений и касается Жана рукой пониже живота.
Он спускается поцелуями, оставляя на бёдрах красные отметины и, наконец, ложится на живот, уткнувшись в рыжие кудри между ног Ханны, всё ещё поддерживая одну на весу, правда, уже согнутую в колене.
Дискомфорт из-за этого заставляет острее, как-то по особенному чувствовать его размашистые движения языком.
