— К черту такую работу. Ты найдешь новую.
Я зажмурилась и сделала глубокий вздох.
— Я не могу. Все не так просто.
Как только я открыла глаза, он снова начал искать в них ответы, и я поняла, что те, что там были, его не устраивали.
— Тогда я стану защищать тебя.
Я не могла втягивать его в ту заваруху, в которую попала. Независимо от того, насколько сильно жаждала его защиты, я никогда не сделаю этого с ним.
— Нет, Дже. Ты не можешь.
— Послушай...
Я попыталась вырваться, но он только крепче прижал меня к себе.
— Я думал о тебе с тех пор, как высадил тебя из авто той ночью, чертовски тревожась о том, что с тобой могло что-то случиться, и о том, почему ты не появляешься здесь. Ты же сама говорила, что это твое любимое место.
Я не знала, почему его это так тревожило, но мне льстило, что этот высокий, накаченный, красивый мужчина был столь обеспокоен моей судьбой. Между нами это все равно ничего не изменит, но я решила дать ему ответ.
— Вместо этого я ходила в заведение «У Руди».
— «У Руди»? — Его голос стал настолько низким, что больше походил на рев.
Легкий намек на улыбку заставил мои губы дернуться.
— Ты говорил, что это твое любимое место. И я решила попробовать. Дважды.
— И?
— Это было здорово. Грязно, как ты любишь говорить. Бургер был восхитителен.
— И почему же ты здесь?
— Здесь подают попкорн. Все еще готовят картофель по-деревенски, и у них все очень соленое, как я люблю.
По какой-то причине, разговаривая о барах и еде, я не чувствовала, что делаю что-то неправильное.
Но потом рукой он скользнул по мне, напоминая о прикосновениях, и что все это должно прекратиться.
— Дже...
В воздухе повисла тишина, но казалось, что мы так много должны сказать друг другу. Я перестала доверять себе. Мне нужно было выбраться из уборной, пока между нами не произошло что-то еще.
— Я должна идти.
Он замотал головой.
— Нет. — Его хватка стала более жесткой, когда он вцепился в прядь моих волос и отвел мою голову назад, до тех пор, пока подбородок не стал направлен кверху.
— Если ты не собираешься сказать мне об этом, тогда я просто возьму то, что хочу.
— Сказать о чем?
— Сказать, насколько сильно ты хочешь меня, и как я могу сделать тебя своей прямо здесь, в туалете.
Дрожь охватила мое тело. Я не сомневалась, что он возьмет то, чего хочет, и была уверена, что мне это понравится.
И что тогда меня ждет? Виновную в том, что была с кем-то за пределами «Ачурди». Виновную, что скрывала это. Виновную, что врала.
Смогу ли я жить с этим?
Смогу ли сохранить в секрете? Смогу ли погрузиться в ложь еще больше, чем уже сделала это?
Его губы становились все ближе и ближе.
В моей памяти всплыло лицо Мины, ее взгляд, которым она одарила меня тогда в кабинете, категоричность ее слов, и как больно мне было, когда она ткнула меня лицом в результаты моей работы.
«Она нарушила некоторые из наших правил, и я не могу оставить это незамеченным», — крутилось у меня в голове.
Я снова оказалась перед выбором, на который у меня было всего несколько секунд.
— Дже, я...
Его губы коснулись моих, лишив меня возможности хоть что-то сказать. Все говорило о том, что как бы я не сопротивлялась этому, он был полон решимости поцеловать меня.
И я жаждала этого. Несмотря на все страхи и опасения.
Он прижался ко мне всем телом, обхватив мое лицо настолько крепко, что я практически не могла дышать. Но я и не хотела, чтобы он вел себя со мной по-другому. Напор его тела соответствовал поцелую. Это было жестко, но головокружительно, грубо и настойчиво. Более интригующе, чем когда-либо.
— Я позабочусь о твоей безопасности, — заявил он, когда наконец-то оторвался от меня.
Я взяла его за руку и посмотрела на него.
Я верила ему.
У меня не было сомнений, что он попытается сделать то, о чем говорит.
Я лишь не должна была позволить ему этого.
Глава 27
Бородач
Я находился в комнате для наблюдения тюрьмы и изучал журнал. Он был тем, что мы называли книгой смерти. Внутри велся учет всех заключенных, с указанием их настоящего имени, а также человека, который сделал заказ, их порядкового номера, который был им присвоен, и причина их смерти. Мы старались описывать детально то, что именно их убило. Иногда возникали трудности с определением этого, так как зачастую мы пытали их, используя несколько устройств одновременно. Поэтому в таких случаях мы вынуждены были выбирать более очевидный вариант и метод, который мог нанести наибольший урон.
Я пролистал журнал и нашел запись о заключенном номер 1501. Шэнк гарантировал, что позаботится об этой суке, и он сдержал обещание. Она была мертва уже несколько недель. Я просто забыл поинтересоваться у него, что именно он сотворил с ней, и теперь, когда он находился на отдыхе в Штатах, я не имел возможности спросить у него напрямую.
Корявым почерком Шэнк написал настоящие имена цыпочки и клиента, который ее заказал, и присвоенный ей номер. В конце страницы он расписал целый абзац о том, как она сдохла. Я был в восторге от каждого гребаного слова.
«Заключенная никак не хотела затыкаться, поэтому я решил отрезать язык у этой суки. До этого я уже изуродовал ее сиськи ледорубом, вырвал ее волосы плоскогубцами и окунул ее ноги в кипящую воду. Когда я поднес пилу к ее языку, то невзначай перерезал ей горло. Она не протянула слишком долго и истекла кровью прямо на стуле».
Заключенная номер 1501 была не первой цыпочкой, которая лишалась здесь языка. Шэнк вырывал их у большинства девушек, так как женщины слишком много болтали, а он терпеть этого не мог. Мне нравилось, что он был так жесток с ними. Я мечтал о том, чтобы все здесь были такими же, но нам пришлось избавиться от нескольких уборщиков, которые давали слабину при виде женщины.
На нас, охранников, не действовали никакие мольбы. Если нам делают заказ, то заключенный должен сдохнуть, и не важно, член у него или вагина. Эти твари не думали о том, есть ли у них ребенок в утробе или дома. Насколько я себя знал, именно таких я ненавидел больше всего. Они были теми, кого я просил мучить сильнее, чем остальных. Теми, чьи крики были самыми пронзительными, когда я спускался в тюремный блок, чтобы услышать их.
Меня не было рядом, чтобы услышать крики номера 1501.
Это было досадно.
Я захлопнул журнал и уселся на одно из кресел за столом. На мониторе были видны все двенадцать заключенных. Я не был заинтересован в наблюдении ни за одним из них. Я перебрал выгребную яму. Хотя был уверен, что не обнаружу там его, я должен был убедиться. Там было несколько рук и ног. Но никакого языка. Никаких остатков от номера 1501. Ее тело было обращено в пепел и развеяно где-то над океаном.
Дерьмо.
С тех пор как Бонд напомнил мне о том дне, когда я переехал к нему, мои мысли постоянно возвращались к моей матери. Воспоминания о ней не часто посещали меня. Я не допускал этого. Но когда девушки поступали к нам в тюрьму, подобно номеру 1501, и я слышал что-то об их детях, моя мама непременно всплывала в моей памяти.
Ёбанная пизда.
Я искренне мечтал, что в один из дней она разозлит какого-нибудь не того человека и окажется в самолете на пути к нам, и я увижу ее лицо за решеткой. Хотел, чтобы она прочувствовала меня таким, каким я стал, чтобы это ощущение осталось с ней в камере, и чтобы она узнала, каково это — ждать моего возвращения, а затем, когда я, наконец, услышал бы ее крики, мне хотелось бы сжать ее горло своими руками и лишить ее возможности малейшего вдоха.
У каждого из нас были причины, по которым мы могли оказаться здесь.
Моя мать сделала мою жизнь такой.
***
