Он отдернул пурпурный покров и вскрикнул от негодования. Человек на портрете был весь в крови. Кровь была на руке, которая держала нож, на другой руке, которой он прижимал к себе Розмари, кровь была на ногах, как будто продолжала капать с рук. Даже на его губах, искаженных злобной усмешкой, была кровь. Дориан невольно сплюнул на пол. Подбежав к столу, он схватил нож. Им он убьет творение, как несколько часов назад убил творца. Тем самым он убьет свое прошлое и станет свободным. Его душа будет мертва, а он продолжит жить в мире.
Целясь в кровавую ухмылку портрета, он вонзил нож. Потом еще раз и еще. Проклятия сыпались с его губ. Полосы разорванного холста поползли вниз. Он хотел в очередной раз занести руку, но внезапно почувствовал слабость. Подогнулись колени, и он упал на бок. Тело отказывало ему, как будто он много лет находился без движения. Из его груди вырывались хрипы. Каждая частица его тела причиняла боль. Время замедляло ход, как испорченный механизм, и вдруг остановилось, дав крен.
Дориан увидел, как его собственная рука бессильно дрожит в воздухе, как будто пытаясь что-то схватить, – хрупкая, морщинистая рука, покрытая коричневыми пятнами. Он подавился от отвращения, почувствовав вонь гниющего тела, кашлянул и выплюнул сгусток крови. Кашлянул второй раз. Не в силах повернуть голову, он почувствовал, как кровь заливает его лицо и глаза.
Виктор услышал крик и звук падающего тела. Крик был сравним с криком животного, бьющегося в агонии, и старый лакей проснулся и выбрался из постели. Его тело била дрожь, он был бледен как полотно от ужаса.
Двое полисменов, проходивших мимо по улице, остановились и взглянули на дом.
– Чей это дом, констебль? – спросил тот из них, кто выглядел старше.
– Мистера Дориана Грея, сэр.
Они переглянулись и презрительно пожали плечами.
– Известный маньяк, – произнес один из них.
– Самого дурного пошиба, – ответил второй.
С четверть часа Виктор пытался отыскать хозяина, когда внезапно вспомнил про чердак. Ему никогда не говорили этого прямо, но он интуитивно понимал, что подниматься туда запрещено. Хозяин проводил там все больше времени, и, поскольку эти посещения были окутаны тайной, Виктор догадывался, что там творится что-то неприятное, и делал вид, что не знает о существовании чердака. Мистер Грей возвращался оттуда бледный и взволнованный, в очень скверном настроении. В этой комнате жили какие-то ужасные воспоминания.
Он опустил лестницу, надеясь, что грохот лестницы, к которой негласное правило запрещало прикасаться, привлечет внимание его хозяина, и он прибежит, чтобы остановить лакея. Но в доме стояла тишина. Виктор чувствовал, что нечто ужасное произошло наверху, и не торопился подниматься. Он хотел дождаться других слуг или привлечь внимание полиции. Местные полисмены ненавидели Дориана Грея и все время ошивались вокруг дома, надеясь застать преступление или хотя бы отголосок его, чтобы распустить слухи. Последнее им всегда удавалось, потому что почти каждое утро какая-нибудь женщина выскакивала из дома в слезах или слуги выносили чье-то осоловевшее тело на руках и быстро грузили в экипаж.
Виктор увидел полисменов в окно и позвал их внутрь.
Забравшись на чердак, они увидели прислоненный к стене портрет прекрасного Дориана Грея, такого, каким они видели его в последний раз, – в самом расцвете молодости и красоты. В углу на стуле сидела женщина, заколотая ножом. Ее голова склонилась вниз, челюсть отвисла. На полу лежал мертвец в вечернем костюме. Его лицо, в котором торчал нож, было лицом отвратительного морщинистого старика. Он был так истощен и стар, что брюки свалились с него на пол. Кем бы ни был этот старик – его время прошло, в этом не приходилось сомневаться. Единственное, что продолжало жить в этом изможденном теле, – его пенис. Он стоял прямо, как меч, налитый плотью. Живой или мертвый, он был великолепен. Ни один из полисменов не решился на замечание, но каждый из них, открыв рот от удивления, поклялся себе, что постарается забыть это зрелище как можно скорее и уж точно не расскажет ни слова своей жене, которая в то утро мирно спала в своей постели.
