Это было не больно. Не больно просить прощения. Это было освобождением от мук сожаления своего поступка. Потому что оно — колючее сожаление — самое больное в жизни. От него всегда нужно избавляться. Любым путём.
— Как я могу загладить свою вину? Малф… Драко, я виновата…
Он смотрел. Спокойным, но каким-то надломленным взглядом перед собой. Не на неё, от чего стало не по себе. Грейнджер ждала чего угодно — проклятий, криков, толчков плечом, но ничего этого не произошло. Драко вновь ломал все стереотипы о нём.
— Просто больше не подходи ко мне. Не приходи в хижину. И мы будем квиты, Грейнджер…
Гермиона вдруг поняла. Догадка, вспыхнувшая в голове, стала такой яркой, таким отчётливым решением, что невозможно было промолчать.
— Я помогу тебе.
Два месяца. Два долбанных месяца — вот сколько Малфою понадобилось, чтобы вывернуть её наизнанку. Тысячу раз поменять к нему отношение, тысячу раз пожалеть об этом и столько же для того, чтобы замуровать в себе понимание, что ему нужна помощь, пусть даже он её не просил.
Зло приходило в норму быстрее, чем добро, вот только Малфой злом не был. Он старался избавиться от прошлого любыми способами.
Избавиться от воспоминаний и того, что окутывало его предплечье.
Избавиться от той, которая беспощадно отрубила ему ногу, втыкала в плоть ножи, мучила его. Избавиться от собственного тирана-отца, отделиться от него и от фамилии. Избавиться от всего зла, что присутствовало в его жизни.
Одному ему не справиться.
Он просто-напросто попытается умереть ещё раз…
И дай бог, чтобы Грейнджер не попала под его горячую ладонь и не упала вместе с ним. Но она постарается.
Она правда постарается.
Грейнджер спасёт его.
— Поможешь мне? — ухмыльнулся он и наконец посмотрел ей в глаза. — Я тебе уже сказал, как ты можешь помочь мне.
Гермиона покачала головой, посмотрела на его рукав и добавила:
— Я помогу избавиться от непреложного обета.
***
Почти всё время она проводила в библиотеке в запретной секции, которая стала доступной для неё в любое время. Героине войны были открыты многие двери, чем она удачно и пользовалась.
Она собирала информацию практически отовсюду. С древних тёмных рун, с запретной магией, изучала всё, что могло коснуться непреложного обета. Сон потерялся. Гермиона лежала в кровати с открытыми глазами, перебирая в голове информацию.
Даже сидя в Большом зале во время ужина, она читала книги и свитки.
— Это тебе!
Грейнджер чуть отодвинулась от того, что её плечо задело прикосновение Паркинсон, которая бросила коробку конфет прямо перед Гарри и Гермионой.
Поттер вопросительно приподнял бровь.
Пенси же старалась даже не смотреть на него. Скрестив руки на груди, она добавила:
— У тебя много поклонников на Слизерине, и меня попросили передать тебе конфеты. Надеюсь… ты их любишь…
Гермиона с силой ударила носком туфли по колену смеющегося впереди Симуса. Шикнула на него, стараясь делать вид, что не слушала разговор.
— Спасибо, — Гарри схватил коробку и повертел её.
Грейнджер скосила взгляд на сладости и сразу же узнала упаковку. Это очень дорогие конфеты. Сомнение в том, что это был не общий подарок, а инициатива Паркинсон, сразу же поселилось в мыслях.
— Как ты себя чувствуешь? — добавила она, глядя на него сверху вниз.
Поттер вытянул руки и быстро-быстро начал сжимать пальцы.
— Почти восстановился. Спасибо, что спросила, Пенси…
Кажется, Гермиона услышала, как слизеринка сглотнула, услышав своё имя. И тут же развернулась, зашагав обратно к своему столу.
Гриффиндорцы зашептались. Кто-то подшучивал над Гарри, но он сам казался задумчивым. Несколько секунд смотрел на коробку конфет, как вдруг встал с места и перешагнул скамейку, направившись к столу слизеринцев.
Гермиона смотрела ему вслед вместе со всеми друзьями. Видела, как он остановился в конце стола и что-то начал говорить Паркинсон. Судя по широкой улыбке Блейза, который совершенно по-идиотски кивал под каждое слово Гарри, это было что-то личное…
— Я всё ещё не могу поверить! Паркинсон и Гарри! — удивленно проговорил Дин. — Охренеть…
Гермиона была согласна. Гремучая смесь. Но, чёрт возьми, как она была рада за друга.
Вечером Гермиона вышла из душа, натянув на себя домашние штаны и футболку. Когда она вошла в спальню, то Парвати, глянув на неё, вдруг сощурилась.
— Ты запачкалась? — спросила она, указывая на Грейнджер.
Сначала она ничего не поняла. Даже подошла к зеркалу, проверяя лицо, шею оттянув ворот футболки. Вот тогда-то она и замерла.
Либо Парвати права, и она зацепилась рукой за что-то грязное, либо…
Нет.
Нет.
Этого не может быть.
Выдох обжёг губы, когда Гермиона уловила взглядом отчётливые буквы, выстроенные в строчку на предплечье. Она резко обернулась к подругам и убрала руку за спину.
— Твой соулмейт проявился! — завизжала Падма. — Покажи! Покажи, Гермиона! Что там написано?
Грейнджер подбежала к креслу, схватила кофту и быстро натянула её на себя, скрывая послание.
Она нервно улыбнулась. Губа дёрнулась вверх, как какой-то тик. На внутренней стороне век уже отчётливо выжглось первое слово на её руке. И она очень жалела об этом. Просто потому, что много думала об этом.
Гермиона не хотела знать, что за послание вытатуировалось на предплечье. Не хотела обязывать себя ожиданиями, когда кто-то произнесёт слова и окажется её судьбой. Тем напоминанием, что с ним она будет счастлива.
Она жалела об этом.
Жалела, что сыграла в игру Флер.
Грейнджер прекрасно понимала, что надпись можно стереть, когда очень захочешь этого. Можно забыть, как страшный сон, и просто встречаться с тем, кем хочется.
Просто сейчас…
Совсем — не вовремя. Совсем не этого хотелось.
Она солгала подругам о том, что очень устала, зашторила балдахин на кровати и заглушила пространство, оставаясь с мыслями наедине.
Сердце.
Бедное сердце…
Бейся уже, блять, работай!
Гермиона попыталась заставить метку исчезнуть. Она напряглась, думая об этом.
«Просто пожалуйста… пропади…»
Кончик палочки осветил тёмное пространство. Гермиона согнула локоть и медленно, боже правый, медленно закатала рукав, вырывая из горла выдох…
Теперь она знала всё. Теперь буквы сложились в слова. Теперь ей ни чем не выкурить из головы эту фразу. Господи…
Как же не вовремя…
Совсем не о том хотелось думать…
Совсем не до любви…
***
На травологии Гермиона стояла рядом с Тео, который оказался недурным собеседником и партнёром по заданию. Они по очереди передавали друг другу перчатки, учась отделять шипы от жалящего плюща.
Тео высокий, и ей приходилось немного задирать голову, когда она просила его о чём-то. Ей не удалось сдержать улыбку, когда Нотт в очередной раз так удачно пошутил. Не удавалось не расслабиться в его присутствии. Не удавалось избежать взглядов в их сторону.
Подруги всем всё рассказали. Похвастались о том, что у неё появилась метка, ещё за завтраком. Грейнджер сохраняла молчание, не желая об этом разговаривать. И теперь на уроке все эти взоры, направленные на них, были оправданы. Все ждали, когда же Тео произнесёт то самое. То заветное, написанное на её руке.
— Они смотрят, потому что мы громко смеемся, — шепнул он, наклоняясь чуть ближе к ней. — Или потому, что я слышал о новостях о тебе…
Гермиона задрала голову, встречаясь с ним глазами. Она сжала губы и закатила глаза. Парень понял её намёк и вскинул руки.
— Понял. Не будем об этом…
— О чём?
Между ними встал Блейз, распихнув их плечами. Закинув руку на шею Нотта, он притянул его к себе.
— Не разбивай мне сердце, дружище, не говори, что и вы стали соулмейтами…
Гермиона схватила оторванный шип со стола и несильно ткнула им в кардиган Блейза. Тот театрально ахнул, пытаясь увернуться от второй попытки.
— Я просто поинтересовался! — хохотнул он, и тут же стал извиняться перед профессором, но всё равно получил наказание. — Потом поговорим.
