Чтоэто?!
Он выпрямился и помахал мне.
— Сейчас, только помою руки. Не хочу ничего трогать грязными руками, чтобы не было больно.
Потом он рассказывал, какое у меня было выражение лица. В голове не было ни единой мысли, мозги буксовали.
В заднице несильно пощипывало. Это было странное ощущение, но нельзя сказать, что неприятное. Вроде тепла. Я стиснула задницу, обхватывая то, что он туда засунул, и попыталась определить, что это может быть. Неожиданно покалывание стало сильнее, что уже было не так приятно. Что же это за хрень такая?
Тут он вернулся, устроился на кровати и положил конец моим сомнениям.
— Имбирь. Я решил приберечь небольшой кусочек, пока готовил ужин.
Малая доля меня отсалютовала его организационным способностям. Я с большим удовольствием лягнула бы его, будь у меня свободны ноги.
До этого я слышала о фиггинге — практике, когда небольшой кусочек очищенного свежего имбиря вставляется в зад сабмиссива. Хотя сама не пробовала. На фоне ощущений от прищепок по всему телу это воспринималось сильно, притом до того, как Адам медленно раздвинул прищепки у меня между ногами и протиснулся туда сам.
Он легко проскользнул с благодарным стоном, когда я, против своей воли, с жадностью открылась ему навстречу.
Он начал двигаться, с каждым движением проталкивая имбирь глубже. Казалось, при каждом толчке щелкала то одна, то другая прищепка, а поочередные всплески удовольствия и боли от его движений лишили меня возможности делать что-либо. В конечном счете они смешались, и я начала всхлипывать из-под кляпа, наслаждаясь анахронизмом высших точек обоих чувств.
Через несколько минут он кончил — я думаю, это был результат осознания своей власти на пару с моими все более неистовыми плясками под ним, когда действие имбиря возросло. Внутри начинало гореть, и оказалось, что я ерзаю, хотя, если бы он спросил, пытаюсь ли я избавиться от имбиря или извиваюсь от боли, я вряд ли была бы в состоянии ответить. Он вылез, поднялся, пересек комнату и взял ремень.
Должно быть, мои глаза расширились, потому что он улыбнулся и погладил мое лицо; это была пародия на утешение.
— Не беспокойся, Софи. Я не собираюсь бить тебя ремнем — во всяком случае, не сегодня.
Я почувствовала облегчение с непонятным привкусом разочарования — даже при таком диапазоне различных ощущений, которые он мне доставил, я все еще душераздирающе жаждала большего.
— Я думаю, ты скоро начнешь дергаться резче, так что он поможет удержать тебя на месте.
Я осторожно наблюдала, как он выбрал ту самую надувную анальную пробку, которую я купила, а потом забраковала как слишком большую для моей задницы. Элегантно пробравшись между прищепками, он развернул меня и затолкал пробку внутрь. Дерьмо! Я могла видеть, как это происходило. Груша зашипела, и пробка внутри расширилась. Я ничего не могла сделать и только стонала. Он надавил еще раз, заполняя меня. Затем наклонился и затянул пояс вокруг моих ляжек, связав их вместе для гарантии, что я не смогу (случайно или специально) попытаться вытолкнуть из себя пробку.
А потом он включил вибрацию.
Если бы я не была связана, я бы слетела с кровати. Вибрации во влагалище заставляли меня корчиться, что действовало по принципу «эффекта домино» и на имбирную пробку, и на прищепки. Каждое малейшее движение и даже каждый вздох давали импульс, результатом которого были боль или наслаждение.
Я пылала.
Ощущения в заднице становились все более чувствительными. Он лежал рядом, подперев щеку, и внимательно смотрел. Думаю, если бы я могла двинуться, то сейчас уж точно долбанула бы его. Я чувствовала себя, как подопытный кролик.
Мне не хотелось шевелиться, но ощущения от имбиря в заднице становились все более болезненными. Какофония боли перемещалась по всему моему телу, и вдруг чувство жжения перекрыло все остальное. Глаза стали наполняться слезами, и я начала отчаянно скулить из-под кляпа.
Адам улыбался.
— Такой штуке, как имбирь, нужно время, чтобы разогреться. Думаю, ты, наверное, уже близко подобралась к максимуму его возможностей.
Каждое малейшее движение и даже каждый вздох давали импульс, результатом которого были боль или наслаждение.
Подобралась близко? Да я не была уверена, что вообще выдержу хоть сколько-нибудь еще. Он тихо посмеивался, и это заставляло меня думать, что на моем лице написан скептицизм.
— Не переживай, боль начнет уменьшаться. Примерно через десять минут ты будешь чувствовать просто обыкновенную пробку в заднице — хотя значительно меньшую, чем обычно.
Я вспыхнула.
— А может и сильнее заболеть перед тем, как станет легче. Но не волнуйся, милая, я здесь. И буду с тобой до конца.
И он был до конца. Он играл со мной, как кот играет с мышкой. Он наблюдал агонию на моем лице в момент, когда жжение имбиря превратилось во всепожирающий огонь, и видел, как мои глаза наполняются слезами. Он смотрел, как я пытаюсь контролировать дыхание, чтобы преодолеть боль, и, когда я проделала эту тяжелейшую работу, так что моя физическая боль явно начала утихать, он заботливо снял и заново прикрепил прищепку на соске. Избавление, а потом возобновление давления стали совершенно новой волной удовольствия. Он гладил меня по волосам, перебирал пальцами по лицу, целовал верхушки грудей. Он говорил, как гордится мной, каким молодцом я держусь, как возбуждающе смотреть на меня, идущую на все ради него, с высыхающей на бедрах спермой, какая я грязная шлюха, что не только разрешаю ему делать такие вещи, но и улетаю от них.
И он был прав, все было именно так. Боль постоянно туманила, сливаясь с непрерывной вибрацией между ног. Я пробивалась сквозь море ощущений, не сознавая ничего, кроме боли и его голоса, шепчущего мне в ухо, привязывающего к реальности, рассказывающего, что я могу сделать это, могу выстоять.
А потом он начал снимать прищепки, и я не была уверена, что на самом деле переживу еще и это. Странная вещь, но если что-то зажато, то через некоторое время ты уже ничего страшного не чувствуешь в этом месте. Когда тело зажимается надолго, оно немеет и уже не ощущает резкой боли, она постепенно размывается, переходя в тупое нытье. Мое тело состояло из разных видов такого нытья, пока Адам не начал отстегивать прищепки. Он начал с тех, которые были на губе и ушах, и, возвращая эти места к жизни, осторожно растирал их, чтобы уменьшить боль, когда в них начнет поступать кровь. Затем он перешел к грудям и освободил их тоже. Хотя соски растирать не стал. После этого у меня ручьем потекли слезы; боль нарастала, пока я не забрызгала слезами мои бедные израненные груди. В конечном счете он сжалился надо мной и нежно поцеловал оба соска, одновременно взяв их в рот и успокоив языком.
