– Ну, так снимите их.
– Это невозможно.
– Если снимете, я возьму ваш член в рот.
– Мне это не обязательно.
– Странный мужчина, – пожала она плечами.
И счет стал один-ноль в мою пользу.
Таласса была умна – она вела себя по обстоятельствам. Она не лезла на рожон и не корчила из себя недотрогу. Она вела себя так, как ведут, когда хотят спасти свою шкуру. Кроме того, она очень мне нравилась – это была моя женщина. Ей только оставалось почувствовать, что именно я ее мужчина. Кстати – о шкуре. Она, то есть кожа, была у Талассы отменная, переливающаяся, блестящая от пота – молочный шоколад, разбавленный сливками, но еще не размешанный ложечкой, с этими текучими переходами от светлого к темному.
Поиграв с ее раздвоившимся бутоном, я медленно ввел в сочное влагалище указательный палец и стал его кончиком оглаживать так называемую «зону G», сразу под лобковой костью, а на клиторе оставил большой палец – одновременная стимуляция двух этих местечек вызывает у любой капризули, будь она даже половой протестанткой, сладострастные спазмы и бурный неконтролируемый оргазм.
– Ууу! – вдруг издала Таласса низкий горловой звук и откинула голову, беззащитно открыв свою длинную сильную шею, с набухшими на ней жилками и жемчужинками пота, скатывающимися в низкий округлый вырез розовой трикотажной рубашки – в ложбинку между еще не тронутых мною грудей.
– Нравится? – спросил я.
– Это ужасно… – пробормотала она, не поднимая головы.
Каждое попадание кончика моего пальца в ее чувствительные точки вызывало у нее это низкое контральтовое «ууу!», в котором звучала темная, еще, может быть, никем не разбуженная африканская стихия, и чем настойчивей становилась моя ласка, тем безумней было эхо Талассы, словно своей пальпацией я впервые обозначал для нее самой параметрию ее эроса. Струи пота бежали по ее шее, в то время как я, обмакнув средний палец в ту же купель, ввел его в тугой анус, таким образом создав трезубец, которым как бы пробовал мою женщину на готовность к самому соитию. Будь у меня борода – я сошел бы за бузотера Посейдона, своим трезубцем выбивающего из земли живительную влагу источников. Но когда Таласса, по моим наблюдениям, была уже готова разразиться сокрытыми водами, я резко выдернул руку и обмыл пальцы под струйками восходящего душа биде. Таласса с трудом подняла голову и посмотрела на меня. Она была в трансе желания – больше во взгляде не было ничего. Она не знала, что я намереваюсь делать дальше, но и не спрашивала. Моя рука заворожила ее.
– Встань! – велел я, и она медленно поднялась на неслушающихся ногах. Колени ее дрожали. Развернув, я легонько подтолкнул ее в спину к душевой кабине, точнее, выгородке, и, включив душ, пропустил вперед.
– Снимите мне, пожалуйста, рубашку, – сказала Таласса.
– Думаю, обойдемся, – сказал я, потому что для этого пришлось бы снова отстегивать наручники. – Могу снять лифчик, – и, не спрашивая разрешения, я отстегнул крючок на поперечной лямке, лифчик распался, и ее груди вывалились мне в руки двумя спелыми плодами. Я огладил их, покатав между кончиками пальцев тугие набухшие соски, затем взял Талассу за бедра, которые были у нее помускулистей, чем у Макси, и расстегнув на шортах ширинку, достал из плавок свой член. Он был в состоянии полуготовности, и я осторожно провел им по раскрытым в мою сторону розовым ладоням смуглой Талассы, что были схвачены никелированными браслетами, теми самыми, которые шеф пользовал для любовных утех с Макси. Таласса пошевелила пальцами, догадавшись, что от нее требуется, но я не очень-то доверял ей, поэтому сам, не вручая ей свой предмет, водил им по ее ладоням, тут же убирая его, едва ее пальцы делали хватательное движение. Такие вот кошки-мышки. То, что Таласса была готова его схватить, а он, ловкач, ей не давался, возбудило его так, что ему стало больно в смирительной рубашке собственного пещеристого тела – и он теперь рвался из себя, будто обрел собственную душу и не знал, куда ее деть. Я помог ему, введя во врата ада или рая – на створках не было надписи – и замер, трепеща от полноты чувств и готовности тут же излить все темное и высокое, что накопилось во мне, и, может быть, очиститься наконец.
Да, только этого мне и не хватало – такого конфуза я не мог себе позволить. Поэтому я вернул свой предмет в исходное положение и на минуту прищемил пальцами ему головку, а затем для верности придавил еще и точку между анусом и мошонкой в самом корне предмета своей мужской уверенности. Мой член успокоился, чуть потеряв в объеме, зато выиграв в стойкости, и я ввел его обратно в рай-ад, оппозиция которых точно отражала строй чувств и ощущений, пробегавших по моему позвоночнику от крестца до макушки и вылетавших из нее в космос, – строй, в котором притяжение и обожание равнялись отталкиванию и отвращению, оставалось только сделать выбор. Впрочем, если речь обо мне, я его сделал. Теперь я то погружался на всю глубину, возвращаясь лишь наполовину, чтобы создавать в остающемся незанятым внутреннем пространстве Талассы подобие вакуума, отчего у женщин возникает ощущение полета, то начинал делать бедрами вращательные движения, как бы ввинчиваясь в нее и не оставляя таким образом ни кусочка вагины, не обласканного мною.
Я дождался, пока Таласса, стеная и биясь точеными ягодицами в мои бедра, переживет все подробности своего оргазма, чтобы кончить ей вслед, но вдруг почувствовал, что мне это не нужно, – я как бы уже кончил внутри себя и не один раз. Но испытывал я не опустошение, как после эякуляции, а наоборот – подъем энергии, будто мне ввели какой-то наркотик. Я испытывал блаженство и был одновременно готов к подвигам. Жаль, что я не знал своих возможностей раньше, когда занимался дзюдо, а то непременно стал бы чемпионом мира, а не телохранителем, притом – отнюдь не своего тела, а чужого, жалкой шестеркой на раздаче чужих призов, заурядным самцом, способным трахать лишь скованных наручниками баб.
Моя эйфория продолжалась минуту-другую, а потом ее сменила печаль. Я стянул с Талассы мокрую рубашку, прямо к ее кистям, вытер ее тело махровым полотенцем и накинул ей на плечи махровый же халат, висевший тут же, судя по размеру – Накиса. Раскаяние и чувство вины охватили меня, когда я снова привязывал Талассу к трубе – на сей раз концами мокрой рубашки, оставляя своей пленнице чуть больше свободы.
– Возьми меня с собой наверх, – говорила она, перейдя на «ты». – Здесь душно. Я люблю море, простор… Можешь меня там приковать, я не возражаю. Лишь бы морской простор, ветер. Много простора и ветра. Возьми. Ты же мужчина. Мне понравилось с тобой. Та женщина – она ведь не твоя, верно? Я буду твоей женщиной…
