— Таня! — рявкаю я. — Что у тебя за привычка? Чуть что — голову в кусты! Вижу ведь, что тебе есть что сказать.
Таня немного краснеет, сжимает пальцы в кулаки.
— Хорошо. Если тебе не нашли замену, то бросить работу посреди дня — это действительно непрофессионализм.
Теперь краснею я. Да они все сговорились, что ли? Никакой поддержки! Даже от милой тихой Тани.
— Посмотрела бы я, как вела бы себя ты, если бы тебя уволили!
— Меня увольняли, — до противного невозмутимо отвечает Таня. — Когда я на первой работе напутала с договором, и фирма понесла убытки. Было очень обидно и стыдно, но я никуда не сбегала до тех пор, пока не передала дела.
Теперь я злюсь на себя. Нашла, у кого искать понимания. У Тани, которая лучше застрелится, чем сделает что-то не по инструкции.
— Тебя уволил тот, кто является твоим парнем? — сочась язвительностью, цежу я. — Если нет — тогда нечего сравнивать свою обиду с моей.
Таня дёргается так, будто я её ударила. Моргает, хватает ртом воздух. Если бы я могла, в эту же самую секунду изобрела бы машину времени и отмотала время назад, чтобы этого не говорить. Потому что это дно. Финиш.
— Вот поэтому я и не люблю высказывать своё мнение. Потому что ты всегда так реагируешь, если слышишь то, что тебе не нравится. — Её голос начинает дрожать: — Мне, конечно, не понять, каково это — быть уволенной своим парнем. Но когда меня уволили, всё равно было очень обидно! Только обижалась я в первую очередь на себя. Потому что это я напортачила с договором, а не кто-то другой! Не у тебя одной есть чувства! Мне тоже бывает больно, даже несмотря на то, что у тебя есть парень, а у меня никого нет!
Развернувшись, Таня уносится на кухню. Хлопает дверца холодильника, гремят кастрюли, заглушая звуки её тихих всхлипываний.
Это официально: я свинья. Жирный хрюкающий бекон, который никогда не должен увидеть магазинные прилавки, чтобы кого-то ненароком не отравить. Чтобы довести святую Таню — нужен талант. Самое главное, я прекрасно знала, каким будет эффект от моих слов, и всё равно их произнесла. Потому что от сказанного Таней стало неприятно, и в ответ я хотела сделать больнее, чем она мне. Больнее — потому что я люблю выигрывать.
И тут меня шарахает. Я ведь вовсе не доказываю Кариму, что я его достойна. Это моя стратегия по жизни: методично убеждать всех, что я круче. А если у меня по каким-то причинам не получается, то первый импульс — сделать этим людям больно. Как сейчас Тане. Она выступила на стороне Карима, и за это я ударила её по самому больному. После увольнения Карим пришёл поговорить, а я в отместку передала ему слова мамы, чтобы ранить сильнее, и сказала, что больше никогда не хочу его видеть.
Становится так плохо, что я за секунду слетаю с дивана и бегу в туалет, где меня рвёт в унитаз. По щекам снова катятся слёзы, дрожат руки. Кажется, что я неумолимо проваливаюсь в холодную тёмную дыру, а как удержаться на поверхности — не знаю. И помощи ждать неоткуда. Таня обижена, Карим ушёл… Мама с папой торчат на Грушинском фестивале, а Мила занята готовкой пирогов Сене.
— Тань… — Я замираю в дверях кухни, наблюдая, как она режет румяный багет.
Таня покупает его в одной кофейне по дороге с работы, потому что знает, что я его люблю. Я когда-то ей об этом сказала, что, мол, вкусный, и теперь она дважды в неделю этот багет притаскивает. Господи, если ещё и она скажет, что я её высосала, это будет тотальное жизненное фиаско. Потому что такой терпилы, как Таня, мне вовек не сыскать.
Но она на меня даже не смотрит и продолжает нарубать хлеб. Почти весь порубила, а это значит, что Таня действительно в ярости. В ярости или нет, но тарелки на стол две поставила. Мне до её человечности — как Бузовой до футбола и МХАТа.
— Тань, — говорю чуть громче, — прости меня, пожалуйста.
Таня наконец выпускает из рук нож и начинает укладывать хлеб в корзинку. Молча смахивает крошки в раковину, споласкивает доску и ставит её в сушилку. На меня так и не смотрит.
— Повезло тому, чьей женой ты станешь, — осторожно подлизываюсь я. — Карим бы вообще до потолка прыгал.
— Карим бы до потолка не прыгал, потому что любит не меня, а тебя, — неожиданно сурово отрезает Таня, камнем приземляясь на стул. — Твои извинения приняты.
Я не знаю, что делать. Вижу ведь, что она всё ещё на меня злится, а потому запросто плюхнуться напротив, запустить ложку в суп и начать болтать как-то не комильфо.
— Я была не права. А ты права. Про то, что я критику воспринимаю в штыки. Сразу хочется защититься, и я начинаю рычать. Это всё мой дурацкий характер. Так неправильно… Прости.
— Ты уже как-то просила прощения за это, но всё равно делаешь то же самое. — Таня быстро смотрит на меня и, будто испугавшись своих слов, вновь утыкается в тарелку.
— А ты, оказывается, злопамятная, — не удержавшись, иронизирую я. — Молодец.
— Ты же меня сама учила.
Под рёбрами растекается облегчение. Голос Тани больше не звучит обиженно, на губах танцует тень от улыбки. И не потому, что я так хорошо прощения попросила, а потому что Танюха моя действительно не от мира сего. Я бы на её месте давно меня спящую подушкой удушила, а она вон чего — суп наливает.
— Тань, серьёзно. — Я опускаюсь напротив и отодвигаю тарелку в сторону. — Прости, ладно? Я тебя ничем не лучше, наоборот — в подмётки не гожусь. Думаешь, я не понимаю, что ты классная, а я ленивая скандальная жопа, которая часто путает берега? Ещё как понимаю! Просто иногда ничего поделать с собой не могу… Несёт меня. И вот пока кто-нибудь, как ты, не психанёт — не могу остановиться.
— Если я такая классная, то почему у меня никого нет? — тихо бормочет Таня. — Вообще никого? Я знаю, что не красавица, но ведь не только у красавиц парни есть.
— Да ты красивая, Тань! — уверенно возражаю я. — Не Меган и не Джоли, конечно, не всем же так с деньгами и косметологами повезло. Тебе просто нужно немного сменить одежду и начать ходить куда-нибудь, кроме работы, и всё будет окей.
Таня кивает, но видно, что не верит в то, что это поможет. У меня-то были планы сводить её в клуб в выходные, но сейчас я не уверена, что в ближайшее время буду в состоянии хоть куда-то пойти. После того как наш с Таней конфликт исчерпан, на первый план снова вылезают растерянность и апатия, теперь, пожалуй, даже более сокрушительные. Потому как холодная яма никуда не делась и продолжает засасывать меня.
33
— Сейчас выйду! — выкрикиваю я в ответ на истеричное дёрганье туалетной двери. — Две минуты!
Досушив волосы, как обычно швыряю фен поверх бельевой корзины, но затем вспоминаю о своём настрое и перемещаю его в подвесной стеллаж. Надеюсь, Таня додумается сначала заглянуть туда и не станет по привычке перерывать грязные вещи.
Критически оглядевшись по сторонам и обнаружив на зеркале подтёки воды и брызги зубной пасты, я стираю их туалетной бумагой, после чего тщательно ополаскиваю за собой ванну. Вот так вот. Пусть Танюха кайфанёт и заодно убедится, что мои обещания исправиться — не пустой звук.
Отпираю дверь и тут же натыкаюсь на её измученный взгляд. Таня, похоже, всё это время никуда не уходила.
— Вась, ну чего ты так долго, а? — жалобно пищит она, отпихивая меня плечом. — Я тут чуть лужу не напрудила.
Едва успеваю отскочить в сторону, до того как меня шарахнет дверью. Вот и твори после этого добрые дела.
Шутки шутками, но я собрана и серьёзна. Сегодня ночью приняла решение сделать кое-что, очень мне не свойственное. Таня бы сказала, что повести себя так — в порядке вещей, но для неё и постельное бельё раз в неделю менять — это как зубы чистить. Я не такая, как она, и ничего уж тут не поделать.
Возвращаюсь в спальню, где в течение целой минуты разглядываю отутюженные рубашку и брюки, настраиваясь на предстоящий непростой день. Этим утром я чего только не успела переделать: и в душ сходить, и в комнате прибраться, и бельё погладить. Странно-тоскливое чувство никуда не уходит. Сейчас кажется, что я бы каждый день с радостью вставала пораньше, чтобы успеть подготовить рабочую форму, и потом неспешно пить кофе, прокручивая в голове список предстоящих дел. Интересно, это из-за ссоры с Каримом и Таней я вдруг резко пересмотрела свои приоритеты или это всего лишь недолговременный эффект от потери работы?
