Но ей этого мало — просто движения и владения телом. Она превращает швабру в шест — чёртов пилон, вокруг которого она то вьётся, как змея, то, мотнув головой, беззвучно подпевает в воображаемый микрофон.
Я вижу, как шевелятся её полные губы. Мохнатые ресницы прячут взгляд. Голубая жилка неровно бьётся на шее, отсчитывая участившийся пульс. Обрисовываю взглядом ключицы. Ныряю внутрь круглого выреза. Туда, где прячутся упругие грудки-мячики.
Она ладненькая, как игрушечка. В ней нет ни излишней худобы, ни лишних килограммов. Плавная, как бесконечные волны. И рост у неё — средний. Не мелкая миниатюра и не подиумная дива, а, что называется, — в самый раз. Метр шестьдесят пять — навскидку. Максимум — метр семьдесят.
Я невольно морщусь от собственного жадного интереса. Да нет, ерунда. Это чисто исследовательский подход, схожий с тем, когда на рынке лошадь выбираешь. Но да: лошадка слишком привлекательная. Горячая, явно породистая. Иначе почему я не могу оторваться?..
Кажется, дышу, как паровоз, но здесь, в этом долбанном бункере, можно: никто не слышит и не видит моего неподдельного интереса. Особенно того, что натягивает ткань брюк. Нет же, нет. Это даже не стриптиз, не эротический танец. Я настолько пресыщенный циник, что не могу так низко пасть всего лишь после нескольких аматорских движений девочки на побегушках.
У второй головы, той, что в штанах, на этот счёт своё мнение. Она не подчиняется моим доводам. Низ живота болезненно скручивает от слишком быстрой и каменной эрекции. Я бы прикрыл глаза, если б мог.
Хочу увидеть её вживую. Услышать дыхание. Почувствовать её запах. Не успеваю додумать, а ноги уже сами несут из кабинета прочь.
Она сидит на шпагате. Великолепная растяжка. Голова склонена, руки скрещены на коленке. Дышит шумно, но ровно. Рожки-пучки подёргиваются в такт. А потом ресницы её вздрагивают, и она упирается взглядом в мои туфли. Да, девочка, приятная неожиданность, я знаю.
Я держу руки, сжатые в кулаки, в карманах. Наверное, чтобы замаскировать слишком неподдельный интерес самой непредсказуемой части моего тела. В груди растёт и ширится чувство какого-то злорадного торжества. Словно я застукал маленькую нищенку за воровством сладостей.
Она выпрямляется и запрокидывает голову. Наверное, чтобы убедиться, что глаза её не обманывают. Не испугана. Не ошарашена. Разве что растеряна. Слегка.
Ника. Ника Лунина — неожиданно всплывает в мозгу её имя. Оказывается, запомнил. Встаёт она красиво. Плавно. Ноги у неё босые, и без каблуков она немного ниже, чем мне, помнится.
— Дрр… Дмитрий Иванович?
Интересно, она меня по фамилии хотела назвать или обозвать? Я им не Крыска. И субординацию нарушать не позволю.
— Нет, Лунина. Призрак Александра Сергеевича Пушкина.
Голос мой звучит зловеще в абсолютной тишине. Видимо, выражение лица у меня не лучше, потому что она делает осторожный шажок назад. Отступает. А я наступаю. Как неумолимый рок. Как исчадие ада. Я должен её проучить, чтобы не смела больше устраивать вечерние шоу, оставаться после работы и драконить высшее начальство. А для этого я должен её хорошенько напугать.
Она неожиданно натыкается на стену. Неожиданно для неё. Я-то намеренно вёл её в ловушку. Попалась!
6. Ника
Мама дорогая, роди меня обратно! Это, что было-то?! Он прёт на меня, как фашист на безоружного красноармейца. Как дикий кот на мышь. Как таран на ветхие стены древнего замка.
Ой-й-й…Паника. Паника. Ужас. Здоровый какой Драконище. Как я чуть не облажалась-то, а?.. Чуть так его и не назвала, растерявшись. А он, видимо, понял. Я по взгляду его недоброму догадалась. Этот ни единого звука мимо ушей не пропустит. Господи, машина смерти какая-то неумолимая.
Двигается он вкрадчиво. Есть люди разговаривают так. А этот — движется. Даже в костюме видно, как перекатываются его мышцы. Видать засиделся, что-то в голову ударило, я-то в чём виновата, спрашивается? Чем не угодила? Подумаешь, музыку на три минуты включила. Между прочим, не в рабочее время!
Вскоре я понимаю, что влипла. Прямо в стену. Приложилась лопатками и задницей. Чувствую, как пол неприятно холодит голые ступни. Непроизвольно поджимаю пальцы. То ли от страха, то ли чтобы согреть их хоть как-то.
Ну всё. Я наказана. Осознаю. Понимаю свою вину. Больше не буду. Хрен, конечно, я произнесу эти слова вслух, но пытаюсь на лице изобразить некое раскаяние. Умильную рожицу состроить — говорят, у меня получается.
На Дракона это не действует: он делает ещё один шаг вперёд и практически нависает надо мной баобабом. Хотя нет. Драконище стройнее, но ничего на ум подходящее не приходит. Кедр? Секвойя?..
Он пахнет арктическим холодом — чем-то таким льдистым, с морозной свежестью и ментоловыми нотами, а от тела его идёт жар. Прям обдаёт зноем. Пустынным ветром его дыхания.
— Хватит! — вскрикиваю неожиданно для самой себя. Нервы не выдержали. Уж слишком он близко, а у меня голова кругом, аж в глазах спирали завиваются.
— Да? — рычит он почти в самое ухо. Иронично так, издевательски. И хочется двинуть его. Кулаком в солнечное сплетение или коленкой в пах. Но я знаю, что ничего такого не сделаю. Он даже не прикасается ко мне.
И тут он неожиданно толкается в меня бёдрами. Впечатывается, как прибой в берег. Неумолимое такое древнее движение. Прямое, как трасса гигантской ширины. Не намёк, нет, не двусмысленность. Тут ничего не придумаешь в оправдание, не сочинишь на ходу, типа — упал, очнулся, гипс.
И меня почему-то выбивает из седла этот толчок. Мягкий и коварный, как сам господин Драконов. Я, кажется, хрипло выдыхаю. Или стону. Не знаю, что на меня нашло. Только чувствую я такое вожделение, что становится стыдно за резко вставшие в боевую стойку соски. Наверное, их видно даже сквозь плотный лифчик.
Внутри полыхнуло так, что я непроизвольно сжимаю ноги. Напрягаю бёдра. Следить за дыханием уже сил нет: я дышу часто, хватая раскалённый воздух ртом.
Его губы опасно близко. Твёрдые такие, выпуклые, слишком красивые для мужика. Я это ещё днём заметила. Горячие, наверное. Оййй, мама… о чём я думаю-то? Кажется, мозги мои плывут, как белый парус, вместе с телом. Ещё немного — и меня начнёт трясти. Так вдруг захотелось, чтобы он накинулся на меня и взял. Прямо здесь, у зеркальной стены, не церемонясь.
Бред какой-то. Жуть. Сумасшествие.
— Отпустите! — взвизгиваю я и начинаю активно извиваться. Почему-то казалось мне, что он держит. Вцепился. Придавил своим драконьим телом. На самом деле, он меня и пальцем не коснулся. Только бёдрами разок приложился. И то на миг. Длинной в столетья… Мои телодвижения уходят в пустоту. Дракон стоит рядом, упираясь руками в зеркало, но мы не соприкасаемся. Никак. Нигде. Ничем. Может, мне всё почудилось с перепугу?..
Я изворачиваюсь и, как пробка из бутылки шампанского, вылетаю из-под нависшей надо мной скалы. Дмитрий Иванович не шелохнулся. Вот это выдержка, и я понимаю!
Я мечусь по офису, хватаю свои туфли и сумочку и вылетаю наружу, развив сверхзвуковую скорость. Жаль, секундомера нет: я, наверное, все мировые рекорды побила.
А он так и стоит на том же месте. Только выпрямляется, руки в брюки засовывает, подбородок задирает и наблюдает с гадкой усмешечкой, как я сумасшедшим мартовским зайцем скачу, совершая прямо-таки гигантские прыжки.
Вечерний ветер охлаждает пылающие щёки. Сдувает упавшие на глаза пряди. Неосознанно дую в ложбинку между грудями и вздрагиваю. Меня всё ещё подтряхивает. И не от ужаса, а от неудовлетворённости.
Дрожащими ногами долго не попадаю в туфли. Колени паралитически трясутся и не желают слушаться. Да что ж за на фиги?
Что это было, Холмс? Кажется, доктор Ватсон получил тяжёлое ранение в голову и последствия могут быть весьма непредсказуемыми.
Я вдруг понимаю, что не смогу сейчас ехать в общественном транспорте, трястись в метро. Непослушными пальцами натыкиваю вызов такси. Да, знаю: надо экономить, у нас нет лишних денег, но бывают же экстремальные ситуации, требующие непредсказуемых расходов? Сейчас именно тот самый случай.
