— Зачем мне это делать? — я не медлю.
— Что?
— С чего мне делать тебе какие-то одолжения? В последний раз, когда я проверяла, я тебе ничего не должна.
Он усмехается, звук низкий и сдержанный в тишине библиотеки.
— Этого ты хочешь? Быть мне чем-то обязанной?
— Это не относится к сути. Я имела в виду, что я не обязана что-то для тебя делать. Ни сейчас, ни когда-либо.
— Ma belle, ma belle — Моя красавица, моя красавица... — он все еще улыбается, размышляя. — Я называю тебя ma belle — моей красавицей, но ты постоянно упускаешь суть.
Его слова заставляют меня задуматься. Что это должно означать? Я сопротивляюсь желанию спросить его именно об этом, и у меня есть проблема с тем, чтобы не быть прямолинейной. Словно слова задушат меня, если я их не произнесу. Если он хотел напугать меня, то будет разочарован, потому что не получит никакой реакции.
Он протягивает руку к моим губам, прикосновение мягкое, почти как перышко. Как раз в тот момент, когда я собираюсь освободиться, он надавливает на нежную кожу и размазывает мою фиолетовую помаду по щеке, заставляя мою челюсть двигаться в такт движению.
— Думаю, ты пропустила памятку о макияже. Он должен делать тебя красивой, а не уродовать.
Я застигнута врасплох его грубым прикосновением, и едва слышу тихо, произнесенные слова. В его прикосновениях так много противоречий, как он мягко начал, а потом, как грубо закончил, как он нежно говорил, но в то же время придал им подлый оттенок.
Я отрываю голову от его непосредственной близости. Его губы кривятся в ухмылке, прежде чем он быстро маскирует ее своей обычной непринужденной улыбкой.
Что. За. Черт.
— Итак, вот в чем дело. Во время завтрашнего ужина я хочу, чтобы ты села, как хорошая маленькая девочка, и сказала всем, что не принимаешь эту помолвку, а потом я подарю тебе новый набор фиолетового дерьма для макияжа. Договорились? Рад иметь с тобой дело.
— Если ты так против того, чтобы жениться на мне, почему бы тебе самому не высказаться?
Я знаю почему, но то, что я действую ему на нервы, справедливо только после того, как он не только спровоцировал мой приступ тревоги, но и дал мне предчувствие, что он способен разрушить мой замок домино.
Ронан Астор единственный наследник Графа, и у него нет возможности отказаться от желаний своего отца. Он идеальная марионетка, которую кто-то использует из-за его симметричного лица и игривого характера.
Он всегда должен был жениться по договоренности, и у него нет возможности отказаться. Это означало бы опозорить фамилию великого Эдрика Астора, чего человек никогда не допустит.
Вместо гнева или, по крайней мере, раздражения, как я ожидала, его ухмылка становится еще шире.
— Зачем мне говорить, когда я поручаю тебе выполнять грязную работу, ma belle — моя красавица?
Я буду выполнять не только твою грязную работу.
Вместо того чтобы сказать это, я улыбаюсь ему, подражая его улыбке, но я плохо умею притворяться, поэтому сомневаюсь, что это выходит чем-то иным, кроме гримасы.
— А если я откажусь, ваша светлость?
— Я дам тебе один совет просто потому, что ты сестра Эльзы и Нокса.
Я не получаю предупреждения, прежде чем он хватает меня за затылок. Его рука заполняет крошечное пространство, шокируя мою кожу, обхватывая шею сзади.
Аромат чего-то пряного наполняет мои ноздри, когда он наклоняется, чтобы прошептать мне в мочку уха.
— Беги, ma belle — моя красавица.
Глава 3
Ронан
Быть мной легко.
Есть несколько рецептов успеха.
Первое, всегда улыбайся.
И все. Тебе больше ничего не нужно. Есть какой-то философ, который сказал, что люди проигрывают свою борьбу, свой гнев и даже чувствуют себя униженными, когда вы противостоите их злобе с улыбкой.
Хотя я подозреваю, что он имел в виду это как: «Старайтесь быть хорошими людьми, дети.» Должно быть, я как-то пропустил эту часть своего философского путешествия, которая в основном состоит в слушании, как Коул несет чушь о последней прочитанной им книге.
Зачем тратить свою жизнь на чтение книг, когда вы можете прожить ее? Когда вы можете вдохнуть ее в свои легкие и выдохнуть обратно в мир?
В то время как такие ботаники, как Коул, тонут в книгах, я даю авторам вдохновение и материал. Моя жизнь лучшая форма повествования, которая когда-либо существовала.
Не благодарите меня пока.
Я зеваю, спотыкаясь, поднимаюсь с кровати и принимаю роботизированное положение стоя. Первая странная вещь, которую я замечаю, это отсутствие плоти. Я имею в виду, девушки. Знаете, их конечности обычно обвиваются вокруг меня парами по три или четыре — у меня нет предела.
Сегодня в моей постели никого.
Конечно, я недостаточно выкурил травки, чтобы представить себе конкретно веселую ночь, так? Черт, если бы я это сделал, мне понадобилось бы больше того дерьма, которое мне продал Ливерпульец.
Я, пошатываясь, иду в ванную и быстро принимаю душ. Этого недостаточно, чтобы разбудить меня, поэтому я стою у раковины и плещу водой себе в лицо. Когда я поднимаю голову, выражение лица приветствует меня в зеркале.
Люди говорят, что вы знаете, как вы относитесь к себе, по тому, как вы реагируете на отражение своего лица. Если вы хмуритесь, значит, вы несчастливы. Если гримасничаете, у вас проблемы с уверенностью.
Мое лицо автоматически расплывается в улыбке. Чертовы лжецы. Есть и другие типы людей, такие как я. Попробуйте найти для меня категорию, ублюдки.
Я чищу зубы и отдаю утреннюю дань уважения Рону Астору Второму. Да, это имя моего члена, и да, мне всегда нужно давать ему утреннюю рутину. Обычно рядом есть рот девушки, готовый облегчить ему день, но сегодня ему придётся возобновить роман с моей рукой.
Серьезно. Была ли прошлая ночь настоящей, или мне нужно больше травки?
Я возвращаюсь в свою комнату и нахожу Ларса, разглаживающего мою отглаженную униформу на застеленной кровати. Клянусь, у него сверхзвуковая скорость. Когда, черт возьми, он вообще застелил кровать?
Комната светлая, блестящая и пахнет каким-то лавандовым дерьмом. Нам не хватает только единорогов для идеальной драмы.
— Доброе утро, Ларс. — я направляюсь к своему шкафу. — Сегодня у нас ужин. Никакой формы.
— Вы попросили напоминать вам, чтобы вы надевали форму, чтобы его светлость и ее светлость не заподозрили, что вы прогуляли школу.
Он говорит профессиональным старым тоном, похожим на BBC. Он лишнего смотрит «Аббатство Даунтон» и воспринимает все это слишком серьезно. Я даже подозреваю, что у него где-то спрятана маленькая черная книжечка с заметками.
Ларсу под сорок, он высокий, худощавого телосложения. На нем черный смокинг дворецкого с бабочкой и белые перчатки. Поскольку он главный дворецкий, он заставляет всех одеваться так, как он, и в этом он нацист.
Его голубые глаза могут показаться вежливыми, но он будет судить вас ими до бесконечности, если вы не вздернете мизинец, когда будете пить чай, который он приносит.
Я щелкаю на него пальцами.
— Спасибо, что напомнил мне о моих гениальных мыслях, Ларс.
— В любое время, сэр.
— Отца и матери здесь нет — забудь о сэре.
— Да, юный лорд.
— Ты не смешной, Ларс.
Его лицо остается стоически — снобистским, на самом деле, что является его дефолтом. Никогда не знаешь, осуждает он или дразнит, как сейчас.
Я натягиваю брюки, и тут моя память возвращается.
Блядь.
Мать и отец возвращаются сегодня. Вот почему не было девушек и..
Вечеринка.
— Все в порядке? — спрашиваю я Ларса, глядя на него краем глаза.
— Да, как эта комната.
