Кажется, во рту появляется привкус спиртного. Больно даже не от его движений, а от того, что я не смею ответить и от того, что я слишком хочу секса. Я чувствую как напрягшиеся соски царапают кружево бюстгальтера.
Сафонов просто имеет меня языком. Это страстно, порочно, а главное я задаю себе вопрос: «Зачем?». Чего в нем сейчас больше — стремления одержать верх над врагом или простого желания?
Он отстраняется на мгновение. Скидывает мой пиджак, рвет в стороны блузку. И останавливается.
Я чувствую, как с губ срывается частое дыхание.
Минуту назад я так хотела этого. Хотела его. Но теперь-то я понимаю: в шаге от меня стоит чужой человек.
Утираю губы рукой. Это мне стоило прекращать, мне молчать, бить его до последнего, как я поступала с Эдуардом и беречь честь. Я только что целовалась как сумасшедшая.
Запахиваю блузку, понимая, что на ней не хватает нескольких пуговиц.
Сафонов вновь приближается на шаг, решительно отводит в сторону полу моей одежды. Вот тут-то я вспоминаю про то, что правильно сопротивляться. Но он настолько сильнее меня, что все мои попытки противостоять — игры котенка.
Сафонов приподнимает блузку и долго смотрит на шрам под ребром. Там еще есть несколько синяков, но я понимаю, что та самая отметина, которую оставил мне муж, интересует его больше.
Отвечаю Сафонову прямым взглядом. Хочу чтобы олигарх понял наконец как сильно я его ненавижу за то, что он такой.
— Это и болело? — слышу его изменившийся.
— Я тоже рада, что выжила, — говорю просто чтобы что-то сказать.
Не знаю, правда это или неправда. Я жила просто чтобы чувствовать себя виноватой за гибель папы и как могла оберегала сына. Теперь я уже толком не понимаю, чего хочу.
Сафонов выходит.
Хлопает дверь, а я даже не успеваю повернуть голову. Не могу просто. Стыд наваливается как океанская волна, топит под собой.
Вот что я только что делала? Я даже всегда выбирала гинекологов-женщин. А теперь какой-то посторонний мужчина…
Пытаюсь свести на груди разорванную блузку. Не получается. Я все еще сижу на письменном столе врача. Упираюсь взглядом в кафель. Если бы я могла провалиться сквозь пол, то я бы не отказалась.
Губы все еще горят, между ног мокро. Теперь я для Сафонова просто еще одна дешевка, вроде тех, что водит к себе Эдуард. Не думала, что так себя выставлю перед тем, на чью помощь рассчитывала.
Снова хлопает дверь.
Я не решаюсь поднять голову.
Только что ты зарыла свою жизнь в землю, Эльвира.
— Проходите на кушетку, — говорит та самая врач, которую так бесцеремонно выставил олигарх.
Я слушаюсь. Вообще не хочу поднимать глаза. Боюсь, что она заметит то, что на блузке не хватает пуговиц.
Ложусь на спину, тупо глядя в потолок. Врач выдавливает мне на живот что-то холодное. Это гель. Я помню, как мне в беременность делали УЗИ. Последние мои счастливые воспоминания.
Придерживаю блузку, ожидая пока закончится исследование. В такие моменты я ненавижу себя. За то, что доверилась лжецу и убийце. За те пять лет, что мы живем с Эдуардом мне кажется, я перестала верить кому бы то ни было, даже себе. Людям — тоже, почти всем.
Я чувствую как по щеке скользит слеза и поэтому отворачиваюсь к стене чтобы врач не видела меня. Достаточно уже того, что она знает про Сафонова.
— По органам без патологии, Валерий Валентинович, — звучит в это мгновение голос врача.
Я чуть поворачиваю голову и вижу Сафонова. Он смотрит в монитор аппарата и хмурится.
— То есть, с ней все в порядке? — уточняет олигарх.
— Да. То, что мы видим просто… — врач смотрит на меня, в ее глазах тревога. — Кровоизлияния в подкожно-жировую клетчатку.
Сафонов кивает. Затем разворачивается и уходит.
После этого у меня берут анализы, но я не понимаю смысла всего этого. У доктора я не была давным-давно, потому что мне было не на что жаловаться кроме регулярных головных болей и редких проблем со сном.
Все предсказуемо в порядке.
Ни Сафонова, ни Эдуарда я не вижу, когда обследование завершается. Один из незнакомых мне мужчин в форме секьюрити Сафонова ждет в холле. Я передергиваю плечами, когда замечаю его.
— Эльвира Раилевна?
Откуда он знает, как меня зовут?
Киваю.
— Пройдемте со мной.
После всего, что произошло, у меня нет поводов показывать характер. Я ведь уже и так… продемонстрировала достаточно.
На ночь глядя начался дождь. Мужчина раскрывает зонт у меня над головой и я прохожу в уже другую, незнакомую мне машину. Однако, устраиваясь на сидении, мне кажется, что я ощущаю тонкий, едва уловимый аромат одеколона Сафонова.
Он снова забивает ноздри, и я чувствую, как свожу колени как можно ближе друг к другу. Меня будоражит этот запах.
Мы трогаемся и я засыпаю, молясь о том, чтобы все это приключение, весь этот клубок распутался бы самостоятельно, без моего вмешательства, ведь того, что произошло и так было уже слишком много…
— Эльвира Раилевна, — подставляет мне плечо охранник. — Вас ждут.
Я поднимаю голову, глядя на наш с Эдуардом отель. Да будь он проклят!
Вываливаюсь наружу, думая только о том, что надо сменить блузку, но мне не дают опомниться. Секьюрити осторожно, но целенаправленно приводит меня на наш этаж, однако не позволяет завернуть в номер. Он приводит меня в переговорную.
— Итак, — слышу я голос Сафонова, раздающийся из-за полуприкрытой створки, — я забираю ее навсегда.
— Простите, я не очень понимаю, — бормочет муж.
— Вообще-то я тоже имею право голоса! — толкаю двери от себя.
Сафонов сидит напротив, помешивая в бокале темный напиток — должно быть, это виски. Я часто видела, как напивается Эдуард, по правде, мужу доставляло удовольствие демонстрировать мне то, чего я лишена. Плата за непокорность.
Сафонов расположился во главе стола для совещаний. Я вдруг вспоминаю отца и это практически выбивает весь воздух из легких — так больно осознавать то, чем стала моя жизнь сейчас.
Сафонов приподнимает уголок губы как будто скалясь и смотрит на меня сквозь жидкость.
— Ты думаешь, у тебя есть выбор?
— Вы не имеете права меня покупать!
Сафонов откидывается назад и расправляет плечи, глядя на Эдуарда.
— А он имел право подсовывать моей жене наркоту?
Что?
Я отступаю и следом смотрю на Эдуарда. Я уверена, что этот, он мог мог, но признать такое, пусть даже признаться в том, что мой муж моральный урод мне не дает какой-то внутренний барьер, нелепая привычка: “Не ударить в грязь лицом. У Эльвиры Айдаровой все должно быть хорошо”.
— А вы сами-то?
— Что? — усмехается Сафонов.
— Я отлично знаю про ваш род деятельности. Вы сами не торговали разве этой дрянью, к тому же вы, у вас рана…
Мне кажется, что глаза олигарха наливаются кровью. Наверное я только что сказала что-то совсем не то.
Он с размаху бьет по столу стаканом, что кажется все лежащие на крышке предметы подскакивают.
И как только не раскрошилась посуда.
— Держи язык за зубами, Эльвира, — шипит муж. — Простите, она…
Сафонов вдруг откидывается назад и усмехается.
— Спорю, что она не слушает тебя и не послушает.
Муж прямо-таки бледнеет от этого замечания. Я знаю, как Эдуарда бесит мой характер. Но он не в состоянии с этим справиться.
— Я научу ее покорности, — глаза Сафонова опасно блестят. — Прекрасно знаю, для чего может понадобиться такой рот.
Он соединяет кончики пальцев на животе.
— Ну?
— Исключе… — Эдуард прерывается, наткнувшись на тяжелый взгляд олигарха. — Я предпочел бы другой способ.
Похоже на то, что муж из последних сил пытается сохранить достоинство. Но мог бы не пытаться, я прекрасно ему цену знаю.
— Могу отрезать тебе яйца, — вдруг заявляет Сафонов и делает глоток.
Олигарх опускает бокал на столешницу в полной тишине, а у меня почему-то не остается сомнений в том, что он серьезно.
— Я тоже предпочитаю покорность, — Сафонов запускает ручку кружиться на столе, и с совершенно беззаботным видом приподнимает бровь. — Так что? Сопротивляться без яиц будет уже не так весело.
