Через полчаса мы несемся на мотоцикле по Корсо Венеция.
– Я могу спросить тебя кое о чем? – задает она вопрос.
Она сидит на заднем сиденье, обхватив меня руками. Я увеличиваю скорость и успеваю проскочить перед самым носом оранжевого трамвая, прежде чем светофор загорается красным.
– О чем?
Я знал, что рано или поздно вопросы начнутся.
– Где Да Винчи?
Это был не тот вопрос, которого я ждал. Хотя думал, что она не заметит, что клетка пуста.
– Эти дни он живет у Лео, – объясняю я. – Когда он уходит из дома, всегда берет его с собой.
– Кто из них кого выгуливает?
– Лео Да Винчи, – улыбаюсь я. – По крайней мере, я так думаю.
– Какое счастье, что я доверила его твоим заботам, – замечает она с иронией. – И куда они ходят гулять, хорек и бродяга?
– Не знаю, наверное, в парк. У Лео сейчас тяжелый период. Моя сестричка умудрилась разбить ему сердце.
– Твоя сестра? Та, с которой я познакомилась в моем магазине?
– Да, Адела. У них там что-то… Точнее, для Аделы это было всего лишь приключение, а вот для Лео все намного серьезнее.
– А теперь она уехала.
Наверное, мой вопрос причиняет ей боль. Но я должен знать. Она долго молчит.
Звучит не вопросом, а констатацией факта. Ева произносит эти слова тоном человека, пережившего уход кого-то очень близкого. С кем не бывает. Однако мне кажется жизненно важным узнать прямо сейчас, когда и как это случилось с ней. Странно, обычно мне достаточно настоящего, а я, напротив, ощущаю необходимость проникнуть в ее прошлое, понять, что стоит за ее словами.
– Если с тобой такое бывало, ты знаешь, как это невыносимо, – бросаю я, надеясь вызвать у нее признание.
Но она, тяжело вздохнув, лишь плотнее прижимается грудью к моей спине и меняет тему.
– Куда мы едем? – спрашивает она.
– Я собирался отвезти тебя куда-нибудь поесть.
– Я не очень голодна… Хотя, если ты угостишь меня мороженым…
С удивлением отмечаю, что я и сам не сильно проголодался. Обычно после секса я готов съесть лошадь. Что ж, полакомиться мороженым представляется мне неплохой идеей. Я сворачиваю на улицу Сан Грегорио, где располагается мое любимое кафе-мороженое. Счастливая Ева заказывает большой рожок со взбитыми сливками, я же предпочитаю с шоколадом. Думаю, что, если ей так нравятся сладости, в следующий раз я устрою ей игру со взбитыми сливками. Потом думаю: в следующий раз? Я уже считаю это само собой разумеющимся? Не поехала ли у меня крыша?
Мы пересекаем улицу и попадаем в маленький скверик в нескольких метрах от кафе-мороженого, садимся на бортик фонтана.
Майская ночь полна ароматов.
– Это пахнут липы, – говорит Ева, улавливая мои мысли. – И, кажется, вода поет.
– У тебя с кем-то были проблемы? – спрашиваю я мягко.
Странно, обычно мне достаточно настоящего, а я, напротив, ощущаю необходимость проникнуть в ее прошлое, понять, что стоит за ее словами.
Темнота окутывает нас, и мне не видно ее лица. Наверное, мой вопрос причиняет ей боль. Но я должен знать. Она долго молчит.
– Да. С одним человеком, ради которого я приехала в Милан, – отвечает она наконец, так тихо, что я вынужден подвинуться к ней еще ближе, чтобы расслышать. – Я познакомилась с ним во Флоренции, когда только что поступила в университет. Он преподавал в Милане, но у него был полугодовой контракт с моим факультетом на исследование, финансируемое каким-то иностранным институтом.
Стало быть, она из Тосканы, думаю я с удивлением. В ее речи нет никакого акцента. Что-то в положении ее головы, склоненной на одно плечо, в ее руке, гладящей воду в фонтане, и это слово, Флоренция… – все вместе это задевает какие-то струны во мне. Но я заставляю себя не отвлекаться.
– Он был доцентом на нашем факультете, – продолжает она, рисуя пальцем круги на воде и сосредоточенно наблюдая, как они разбегаются. – Он преподавал нам историю искусств. Его мать была из Эквадора, и он походил на латиноамериканца больше, чем ты. У вас только акцент одинаковый.
– Теперь я понимаю, почему ты возненавидела меня с первого взгляда, – рискую я вставить слово.
– Вернее сказать, с первого слуха, – поправляет она, не глядя на меня. – Те же интонации… И еще, искусство… Это было чересчур, ты не мог мне понравиться. – Быстрый взгляд на меня. – Но ты мне понравился.
Я ласково провожу рукой по ее щеке, как бы побуждая ее продолжать.
– Ему сорок семь, мне девятнадцать, – говорит она, опять глядя на воду, словно читая там эту длившуюся больше десяти лет историю. – Это были самые прекрасные полгода в моей жизни.
Я тоже, бывало, вел себя как последний негодяй, даже если сейчас и стараюсь этого не делать. Но она же была совсем еще ребенком.
Неожиданно эта фраза причиняет мне боль. Я пытаюсь вспомнить хотя бы один случай из своей жизни, когда бы я ревновал кого-либо, а тем временем события ее жизни разворачиваются, похожие на тысячи себе подобных, с той лишь разницей, что все это происходило с ней.
– Он говорил, что любит меня, что это встретились наши души, что это судьба. Говорил еще кучу всякого, что звучало очень красиво. За те шесть месяцев, что мы провели с ним, я узнала Флоренцию лучше, чем за все годы, прожитые там. Он научил меня всему, что я знаю об искусстве… и о сексе. А потом, не сказав ни слова, он вернулся в Милан.
Я вздрагиваю. Хотя все было предсказуемо, я изумился:
– То есть после стольких красивых слов исчез, даже не попрощавшись?
– Ни адью, ни чао. И ни намека на ссору.
В моей голове словно прокручивается скверный, старый, банальный фильм, и это причиняет мне почти физическое страдание, и я чувствую себя виноватым в том, что включил проектор.
Я слышу в ее голосе ненависть, явно выдержавшую испытание временем:
– И тогда я все бросила и помчалась в Милан искать его. Я подумала, что он ошибся, не осознав искренности и глубины моих чувств, что его замучила совесть, потому что я была намного моложе его. Он часто говорил мне, что не хотел бы влиять на мою жизнь, подрезать мне крылья. Я ехала с намерением объяснить ему, что, наоборот, он подарил мне крылья. Что только с ним я смогу летать.
Ее голос пресекся от рыданий. Меня охватывает безудержная ярость по отношению к этому циничному незнакомцу. Я тоже, бывало, вел себя как последний негодяй, даже если сейчас и стараюсь этого не делать. Но она же была совсем еще ребенком. Мое воображение рисует, как она сходит с поезда, снимает комнату в каком-то пансионе и принимается за поиски человека, которого любит, полная надежд и решимости отыскать его во что бы то ни стало. И находит.
– Он оказался женат, верно? – спрашиваю я мягко, видя, что у нее нет сил продолжать.
Она кивает утвердительно, но не произносит ни слова, не может. Я сам додумываю остальное: наверняка дети, может быть, уже подростки; красивый дом; жизнь в окружении сливок общества миланских интеллектуалов; и ни малейшего желания внезапно обнаружить путающуюся под ногами жертву флорентийской интрижки. Я рисую себе сцену их встречи в некоем безымянном баре, подальше от элегантного квартала, где он живет, фальшивые оправдания, горстка красивых и таких же лживых, ничего не значащих слов.
