Все зарубежные поездки были в частную клинику, где мама должна была оставаться со своим постоянным врачом.
Причина, по которой они вернулись после последней операции, заключается в том, что мама больше не могла оставаться в больнице и хотела быть со мной.
Ее депрессия уменьшилась с тех пор, как они вернулись, что, по словам ее врача, является хорошим знаком, но они ничего не узнают, пока на руках не окажутся результаты анализов.
— Не говорить вам было полностью выбором ее светлости, — говорит мне Ларс, закончив пересказ. — Не вините в этом своего отца. Он страдает так же сильно, как и она. Как вы думаете, почему он поручил этому негодяю заниматься бизнесом? Это для того, чтобы он мог посвятить все свое внимание вашей матери.
Я указываю на него пальцем.
— Перемирие окончено. Мы не разговариваем друг с другом.
— Чаю? — он предлагает мне чашку.
— Не разговариваем, Ларс.
Я выхожу из его кухни и вот так просто вновь оказываюсь перед ее комнатой.
Я кладу руку на дверь и на секунду чувствую себя тем ребенком, который позвал ее по имени и не получил ответа.
Я могу жить в мире, где я защищаю маму, пряча правду внутри, но как я могу жить в мире, где ее не существует?
Понятия не имею, как долго я стою, тяжело дыша, чувствуя, что вот-вот вспыхну.
Этого достаточно, чтобы я соскользнул на пол перед дверью, прислонившись спиной к дверному косяку. Этого достаточно, чтобы я заново пережил все истории, которые она рассказывала мне, когда я был ребенком.
У всех у них был счастливый конец, потому что в душе она всегда была романтиком.
Она всегда слишком сильно любила, слишком сильно заботилась, так какого черта это с ней происходит?
Шарлотта Астор одна из самых хороших людей. Она занимается благотворительностью. Она дает и ничего не берет взамен. Она любит и заботится, так какого хрена рак выбрал ее? Почему это не поразило такого подонка, как Эд?
Или даже меня?
Я достаю телефон и сразу перехожу к чату с Тил. Не нового сообщения.
Не имеет значения. Я могу позвонить ей, навестить ее.
К черту мою гордость.
Я нуждаюсь в ней так, как никогда и ни в чем раньше. Мне просто нужно обнять ее, и все.
Обнять.
Я звоню, но она не берет трубку.
Если она привязалась к навязчивым текстам, то это то, что она получит.
— Сэр. — тень Ларса падает на меня.
— Мы все еще не разговариваем.
— Сэр.
— И я не хочу гребаного чая.
— Ронан, — резко говорит он.
— Что? — огрызаюсь я, наконец-то поднимая на него взгляд.
Он протягивает сложенный листок бумаги кремового цвета.
— Я не знаю, где мой отец. Извините — его светлость.
— Он вышел на раннюю утреннюю встречу. — Ларс тычет письмом мне в лицо. — Это вам.
Мне? Кто, блядь, посылает письма?
— От кого? — я спрашиваю.
— Мисс Тил. — Ларс поднимает бровь. — Она ушла с его светлостью.
Тил прислала мне письмо, а потом куда-то ушла с папой? Зачем ей это делать?
Ах, черт.
Она ведь не думает о расторжении помолвки, не так ли?
Я открываю письмо, и мое сердце почти перестает биться.
Глава 31
Тил
Ронан, я никогда в жизни не писала писем, но ты сломал мои шаблоны во всем, так что имеет ли значение добавление письма в список? Верно?
Я пытаюсь пошутить, но, вероятно, не получается. Как ты знаешь, я немного неловкая в обществе.
Ты сказал в своем сообщении, что хотел бы, чтобы я доверяла тебе достаточно, чтобы позволить тебе увидеть мою боль. Дело не в том, что я тебе не доверяю, потому что я тебе доверяю. Это странно, но если бы ты стоял у подножия скалы, я бы упала с закрытыми глазами. Знаешь, почему? Потому что я знаю, что ты поймаешь меня.
Я знаю, что ты никогда не позволишь мне упасть на землю, или на самое дно, или что-то в этом роде.
Причина, по которой я не смогла выступить так, как это сделал ты, не в том, что я не доверяю тебе, а в том, что я не доверяю себе.
Я обманщица, Ронан. Я обручилась с тобой не из-за папиной компании, хотя это сыграло свою роль. Я обручилась с тобой по другим причинам, и все они связаны с болью, которую я отказываюсь показывать другим.
Боль это слабость, и я ненавижу думать или заново переживать тот последний раз, когда я была слаба.
Но сейчас я это сделаю, потому что надеюсь, что к тому времени, когда ты закончишь читать это письмо, ты сможешь понять, что не все люди одинаково справляются с болью.
Ты выходишь на люди. Я прячусь.
Для меня боль началась, когда я родилась дочерью проститутки. Мы с Ноксом умоляли ее отправить нас в школу, но она едва позволяла нам. Все, о чем заботилась наша мама, это наркотики и деньги, чтобы достать эти наркотики.
Она раздвигала ноги для любого, лишь бы получить следующую дозу героина. Ей было все равно, что мы все слышали или что мы прятались, чтобы не мешать мужчинам, которые выходили из ее комнаты.
Со временем у нее появились клиенты, которых интересовала не ее киска, а голые дети.
Или, скорее, один клиент.
Он приходил в ночи, когда мы спали, и заставлял нас раздеваться. Когда Нокс плакал, она била его и говорила, что либо мы делаем, как велено, либо не идём в школу.
Так что мы делали это.
Мы снимали одежду и стояли в темноте, пока этот мужчина издавал звуки мастурбации.
Конечно, тогда я ничего не знала об этом факте. Я была так наивна, что сказала Ноксу, что, может, ему больно. Мой брат велел мне заткнуться, потому что он понял, что происходит, раньше, чем я смогла. Его невинность была украдена раньше, чем моя.
Затем этот клиент исчез, и на этом все закончилось. Я думала, что все закончено.
Я ошибалась.
Однажды ночью я спала и почувствовала что-то мокрое и горячее на своей одежде.
Утром я в слезах пошла к маме, умоляя ее помочь мне. Она просто вымыла меня и сказала, чтобы я не двигалась и не плакала. Если бы я заплакала, она бы вышвырнула меня и Нокса вон, чтобы этот человек взял с собой.
В тот день я перестала плакать.
С тех пор я не плакала.
На вторую ночь его грязь была по всей моей обнаженной коже.
Потом это было у меня на лице.
Я никогда не разговаривала в те ночи. Я была неподвижной, пока он не заканчивал. Я была неподвижной, пока не почувствовала его горячую жидкость, потому что это означало, что все кончено.
Нокс нашел меня однажды ночью, когда мужчина пробирался к тому месту, где я спала. Он ударил его по голове, взял меня за руку, и мы побежали.
Мы не переставали бежать по улицам.
Мы бежали, чтобы ни мама, ни этот мужчина, ни люди, которые с ней работали, не смогли нас найти.
Но я не плакала, даже когда мать Эльзы заперла нас в своем подвале. По крайней мере, она не прикасалась к нам, а когда прикасалась, то однажды порезала колени, чтобы мы были похожи на ее сына.
По крайней мере, в том подвале мы были далеко от мамы и того мужчины.
Но знаешь что? Я могла находиться далеко, но я никогда не была далеко.
Этот мужчина и его горячая жидкость как бы жили со мной. Мне это снилось, снились кошмары об этом, и в каждом из них я не могла пошевелиться.
Я сидела совершенно неподвижно, как и приказывала мама.
Все, о чем я могла думать, был его голос, когда он разговаривал с мамой и давал ей деньги.
Я всегда выглядывала из своей комнаты, пытаясь разглядеть его лицо. Мама улыбалась, как чертова наркоманка, какой она была всякий раз, при виде него. Он был важным человеком и говорил не так, как люди в Бирмингеме. Он говорил как актер.
