— А еще Андрэ… — добавил Даня. — Жаль пацана, ведь погиб ни за что. Есения с ним так долго дружила. Он верный был и правильный, мы с ним давненько знакомы были, и я жутко бешусь, когда ублюдки живут, а нормальные люди погибают. Закипаю изнутри и хочется рвать и метать, — он понизил голос, в тоне появились угрожающие нотки.
— Дань, жизнь — сложная штука, — я оглянулся.
Егор крутился около машины, с ним еще двое ребят и неподалеку от меня еще двое.
Да, жизнь — штука неподъемная, но нужно идти дальше.
Сегодня небо было высокое и чистое, нежно-голубое, подлесок вдоль поля густо зазеленел, пахло медом и ванилью — акации зацвели. Весна. Хотелось жить. Дышать свободно и наслаждаться, хотя и печалило, что дедушка больше не с нами, а я не смог с ним нормально проститься.
— Ты мне лучше скажи, Егорушка-богатырь с тобой? — заговорил Даня в трубке. — И еще пару амбалов желательно, потому что я не хочу еще и тебя хоронить, упертого барана.
— Тут они, не волнуйся.
— А Есения с тобой?
— Дома осталась. Инуська приболела, капризничала всю ночь.
— Зубки растут у карапузишки? — смешливо спросил Соколов.
— Скорее всего.
Договорив с другом, я некоторое время сидел возле деда молча, а потом поднял глаза на его выбитый на граните портрет и прошептал:
— Спасибо.
Домой мы вернулись минут через пятнадцать, а когда у ворот послышались выстрелы и крики, я выскочил наружу буквально на ходу. Егор за мной, матерясь, что рискую, но я не слушал.
Бежал вперед на звуки, не чувствуя ног.
Все случилось около плаца, где Костя каждый день тренировал Вороного.
Есения с малышкой в обнимку стояли в окружении охранников, испуганные, дрожащие. Малышка даже не плакала, а только хлопала губами и, не моргая, смотрела на меня распахнутыми голубыми глазами.
Я бросился к ним, сгреб в объятия, только потом оглянулся, чтобы оценить случившееся.
Загородка была развалена, Вороной лежал на земле и тяжело дышал, а чуть вдали я узнал растянутую на земле фигуру Павла.
Костя, охранник, которого мы оставили с женой за главного, прижимая руку к плечу, из которого хлестала свежая кровь, быстро рассказал:
— Он снял наших ребят по периметру, стрелял в голову, а потом подобрался к Есении с дочкой. Я закрывал их собой, как мог, ублюдок три пули в меня всадил, — парень показал на дырявую рубашку, под которой всегда прятался бронежилет, и повел окровавленным плечом. — Повезло, что выше не целился, — постучал по голове пальцем. — А потом, вы не поверите, вмешался конь, — и Костя перевел восхищенный взгляд на Вороного. — Он так взбесился, когда тот урод направил оружие на вашу жену, что выбил загородь и прыгнул на нападающего, буквально затоптал его. Никогда такого не видел.
— Скорую вызвали? Полицию?
Охранник закивал.
— Ветеринара?
— Конечно.
Я убедился, что с женой все в порядке, поцеловал дочке светлую макушку и, отстранившись, пожал Косте руку.
— Отличная работа. За жизнь моих девочек, что хочешь проси.
Парень заулыбался немного с напряжением, но искренне, и кивнул на Вороного.
— Покататься еще дадите на смельчаке?
— Подлатаем только, — я опустился к Вороному, погладил его по загривку. Конь приоткрыл темные глаза и слабо заржал. — Будешь еще Инну учить ездить верхом.
— Заметано, — ответил охранник, с облегчением садясь прямо на траву.
—––—
— Инуся, ты собралась? — я встал около лестницы и позвал еще раз: — Крестный уже приехал, поспеши.
— Бегу… — малышка выбежала на площадку в пышном нежно-лимонном платье, вцепилась крепкими ручками в перила и стала осторожно спускаться. За ней шла румянощекая и улыбающаяся жена. — Папа, смотли, какая я сегодня класивая! — дочка ступила на пол гостиной, покружилась передо мной и потянула ручки.
Я подхватил малышку, прижался губами к ее волосикам, что пахли молоком и детством.
— Ты чудесная. Самая-самая! И я буду очень скучать.
— Я зе вечелом велнусь, — деловым тоном сказала дочка, положила ладошку мне на щеку и чмокнула в губы. — Обесяю, папоська!
— Лучше обещай вести себя хорошо, — засмеялась Есения, спускаясь к нам. Какая же она красивая… Моя.
— Ма-а-ам! — дочка закатила глаза. Как взрослая, я даже улыбнулся такой реакции.
Дверь широко открылась, внутрь зашел подтянутый и разодетый с иголочки Давид, протянул руки и, перехватив у меня Инну, весело сказал:
— Пра-а-авильно, моя крестница всегда ведет себя хорошо, не наговаривайте. Да, карапузик?
— Я не калапусик! — наигранно надулась малая и, обняв лицо друга ладошками, потерлась носиком о его нос. Светлые кудри затряслись на маленьких плечах.
— Пусик-пусик, хотя… мы еще проверим, — Давид обратился к нам. — Пока, семейство. Мы укатили гулять, а вы тут… — синие глаза сверкнули явным намеком, — не сильно шалите. — Аверин махнул нам рукой и унес дочку на улицу.
Мы с Есенией вышли следом. Я обнял ее со спины, положив ладони на плоский животик, опустил голову на плечо и прижался к теплой коже губами.
— Как она быстро растет, Ренат… — глядя вслед удаляющейся машине, трогательно прошептала жена. — Ей уже почти три, не верится, что столько времени прошло.
— А как у нас второй житель, еще не планируется? — прикусил нежное ушко и провел языком по бешено пульсирующей жилке на шее Есении.
— Нет, я еще от прошлого раза не отошла.
— Врушка… — еще прикусил, на этот раз угол молочного плечика, потянул жену в дом, захлопнул дверь и толкнул ее к стене. — Ты меня давно простила, что не был рядом тогда, хотя я не устану повторять…
— М… точно? Что-то я забыла, — лукаво заулыбалась и, обняв меня за плечи, забросила на мои бедра ножки, притянула к себе до жаркой тесноты. — Напомни… — застонала, стоило моей руке скользнуть между нами и обнаружить, что она без белья.
— Искушаешь, негодница? Нарываешься?
— Нет. Хочу. Тебя, любимый, хочу. Всего. Целиком и сейчас же.
Вжикнула молния, я высвободил себя, чтобы подступить ближе, чтобы толкнуться в горячую глубину в одно движение и прошептать, сдерживаясь от трепета и нетерпения:
— Я тебя очень люблю…
Конец
