И вообще, почему утренник называется утренником в то время как проходит вечером? Мне было бы проще, если бы он был днем хотя бы, когда в окна светит солнце и большинство родителей заняты… и бывший тоже.
А на улице настоящая снежная пушистая зима! Идеально гладкие сугробы, с неба валит снег, витрины магазинов наперегонки заманивают клиентов новогодними декорациями. Я ведь даже не купила елку… а если Маша приедет на Новый Год, это нужно сделать непременно. И елку, и игрушки, и гирлянды.
Утренники в саду Маши — это отдельный вид искусства, особенно по части финансирования. Наверное, Вова за этот праздник отдал мою месячную зарплату, потому что здесь и представление, и танцы с приглашенным хореографом, и подарки, и даже салют по окончании.
В холле красуется большая елка, все воспитатели и администраторы в костюмах снегурочек и рождественских оленей. Красиво и дорого… как из другого мира. Я отмечаюсь у Риты — и она пропускает меня во внутренние помещения сада.
— Машу уже привезли, она в гримерной, переодевается.
Наверное, привезла няня, о присутствии Вовы мне бы сказали. Я спешу, чтобы помочь дочке с платьем и замираю на пороге помещения, отданного под гримерную. Машка в шикарном белом платье, расшитом снежинками, болтает босой ногой, а на вторую ей старательно надевает туфельку какой-то мужчина лет так тридцати.
— Звезда моя, — он немного манерно тянет слова, — не тряси ногой, а то разобью твою хрустальную туфельку.
— Кхм… извините, — осторожно говорю я.
— Ма-а-ма-а-а! — радуется Машка.
Мужчина оборачивается. Он довольно симпатичный, с русыми волосами, уложенными назад и щедро сдобренными гелем для укладки. В потертых джинсах и тонком свитере.
— А вот и наша мамочка, — улыбается он мне. — Евгений, приятно познакомиться. Машенька уже готова. Маша, давай выдадим маме реквизит поддержки. Смотри, какая она у нас принцесса. Какую корону наденет мама?
— Эту! — Машка тыкает пальцем на что-то на столе.
— Интересный выбор, — фыркает Евгений. — Что ж, мамочка, сегодня вам доверена важная роль — быть хрустальным э-э-э…
Он смотрит на ободок с двумя забавными блестящими ледяными рожками.
— Оленем! — подсказывает Маша.
— Ну, спасибо, дорогая. А нет у тебя там какой-нибудь другой роли для мамы?
— Эта самая лучшая! — заверяет ребенок.
И я не могу устоять перед ее искренней радостью, так что теперь на моей голове красуются хрустальные оленьячьи рожки, а на Машкиной — красивая диадема.
— Машенька, — в комнату заглядывает ее новая воспитательница, на вид строгая и серьезная женщина средних лет, кажется, Юлия, — через пять минут пойдем репетировать танец снежинок.
— Мария! — Евгений поправляет кудри девочки и критически осматривает получившуюся принцессу. — Что я тебе говорил?
— Не лизать качель!
Няня… то есть, нянь, закатывает глаза.
— А после этого?
— Что бы ни случилось, делать вид, что все по плану!
— Молодец, моя звезда. А теперь все расходимся по местам. Снежинки — репетировать, группа поддержки — махать помпонами из зала. Держите.
Он отдает мне метелку с огоньками на концах, надевает синий колпак с новогодними узорами, снимает Машу со стола и они вместе идут к выходу, где и сталкиваются с Никольским.
— Мы идем лепетиловать! — сообщает Машка.
— Молодец.
— А вы — крякать из зала, не забудьте!
Неясно, это напутствие мне или бывшему, но когда они уходят, Вова задумчиво произносит:
— Да мне еще как-то рано крякать-то…
— Вова… — Я осторожно кошусь на него. — А это кто?
— А, это… Женя, я же говорил. Няня… то есть, нянь.
— А он… ну… почему он так разговаривает?
— Ну, потому что это Женя. Что ты на меня так смотришь, Вишенка? У него хорошие рекомендации. Образование, опыт работы в Лондоне, куча сертификатов. Маше он нравится. И Женя готов работать сверхурочно. Ну да, он больше засматривается на моего водителя, чем на горничную, но какая, в общем-то, разница? Что ты смеешься?
— Просто подумала, что теперь в доме Женя решает, кто бревно, да?
— Ах ты, маленькая язва, я сейчас тебе рог хрустальный откушу!
— О да, рога — очень символичное украшение. Интересно, Женя что-то знает о прошедшей семейной жизни или на что-то надеется?
— Ксюха, — совершенно серьезно предупреждает Никольский, — еще один намек на мою ориентацию — и я за себя не отвечаю.
Я не могу перестать смеяться, я готова отдать очень многое, чтобы посмотреть на Вову в компании манерного Евгения. И то, как сейчас Никольский злится — очень смешно, потому что у него одновременно и растерянный, и обиженный вид, словно он совсем не ожидал, что я буду подкалывать его ориентацией няни… няня.
— Мне кажется, или ты сомневаешься сейчас в моей ориентации?
— Главное, чтобы Женя не сомневался.
Нет, это выше моих сил. В зеркале напротив я вижу, как трясутся рожки на ободке, когда я двигаюсь, и от этого еще больше смешно. А вот когда Володя отходит к стене и неожиданно гаснет свет, смех снимает как рукой.
Глаза не привыкли к темноте, веселье испаряется, а вместо него приходит неясная тревога. Или предвкушение… я знаю, что Володя рядом, но боюсь сдвинуться с места и до боли в пальцах цепляюсь за краешек стола. Потом чувствую на талии стальную хватку его рук, с шумом выдыхаю — и оказываюсь в объятиях.
— Ты что делаешь? — шепотом спрашиваю я.
— Избавляю тебя от сомнений.
— В чем?
— Сама как думаешь?
Я не вижу его, но чувствую близость, с каждой секундой дыхание обжигает губы сильнее, а в первый миг поцелуя мне кажется, что из-под ног уходит земля. Я думала… я верила, что избавилась от зависимости, от выжигающего душу чувства, но одна секунда — и я снова не принадлежу себе.
Снова требовательные горячие губы накрывают мои, язык проникает в рот, ласкает, переплетается с моим, снова ладонь мужчины лежит на затылке, сжимает волосы, не давая и шанса отстраниться, а другая рука проводит по колену, поднимается к подолу юбки, собирая плотную ткань.
Я обреченно понимаю, что однажды, а вернее всего совсем скоро, снова окажусь в его руках, снова не смогу остановить ни его, ни себя, поверю в дурацкую сказку о чувствах и наделаю новых ошибок. А сейчас я возвращаю поцелуй, в глубине души умоляю мироздание, чтобы оно избавило меня от щемящей нежности, смешанной с охватывающей тело страстью.
До сих пор я не знала, что способна так хотеть чужих прикосновений. Что сладкий спазм внизу живота может быть болезненным, что от накатившего желания может подташнивать. Что чужие губы могут стать одновременно ядом и лекарством.
Ненавижу, когда он меня целует. Ненавижу за то, что выворачивает душу, за то, что не хочу останавливать мгновение. Потому что рядом с ним спокойно, почти не страшно и не одиноко. И раз за разом в теплый и уютный мир врывается его ненависть, бьет под дых, а я никак не могу запретить себе тянуться к пламени… каждый раз надеюсь, что огонь не сожжет, а всего лишь согреет. До какой точки нужно дойти, чтобы тянуться к человеку, которому я не нужна… чтобы наслаждаться прикосновениями, продиктованными похотью. Почему я не могу почувствовать с другим мужчиной и сотой доли того, что чувствую сейчас, когда бывший муж меня целует?!
Вспыхивает свет, и я вздрагиваю, а поцелуй заканчивается так же неожиданно, как и начался. Кажется, что в тот момент, когда руки мужа меня отпускают, в помещении становится безумно холодно.
— Товарищи молодые родители! — возмущенно говорит воспитательница Машки. — Ваш старший ребенок скоро начнет выступать. Пройдите, пожалуйста, в зал!
— Так у нас один ребенок, — зачем-то сообщает ей Вова.
— А, то есть второго вы здесь сделать не успели?
И я краснею до самых кончиков ушей! Господи, я не чувствовала такую неловкость со времен Хэллоуина в девятом классе, когда единственная пришла в карнавальном костюме на школьную дискотеку!
— Давайте-давайте, в зал, скоро начинаем, — командует воспитатель. — Каждый утренник одно и то же, из каждого угла выковыриваем парочки! Что за время! Так… надо еще туалеты проверить. Эй… мамочка!
