Я все еще остаюсь собой. Не как мой отец. Не как моя мать.
Если мне позвонят из дома, я поеду, потому что так надо. Это не обсуждается.
Я не знаю, что произойдет до этого, ни с Кэролайн, ни со мной, ни с кем бы то ни было. Возможно, мне придется уехать завтра. Я могу умереть при ограблении круглосуточного магазина. Мы все можем умереть от гребаного птичьего гриппа.
Но сегодня День Святого Валентина.
Если утром наступит конец света, я сделаю все возможное, чтобы он закончился с Кэролайн в моей постели, ее волосами на моей подушке, моими руками на ее заднице.
И я имею в виду это самым романтичным образом.
***
Я стою у ее двери с дюжиной дешевых роз с заправки в руке. От меня пахнет потом и паром от посудомоечной машины, а она в пижаме, ее глаза прищурены от яркого света коридора.
Я разбудил ее. И разбудил Бриджит.
Если я буду стоять здесь достаточно долго, то, наверное, перебужу половину этажа, но мне плевать на это.
— Что ты хочешь знать?
— Что? — ее голос хриплый от сна.
— Скажи мне, что ты хочешь знать. Задай мне вопрос, и я отвечу на него. Я —открытая книга.
Ее волосы растрепались на макушке. Я хочу разгладить их, поцеловать ее, заключить в объятия.
Слишком рано. Слишком рано, даже если это сработает. А если этого не произойдет… Даже не могу думать об этом.
— Ты открытая книга, — повторяет она. Должно быть, она просыпается, потому что вкладывает в свои слова некоторый скептицизм.
— Все, что ты захочешь узнать.
— Давай начнем с того, почему ты здесь... Который час?
— Одиннадцать тридцать пять.
— В одиннадцать тридцать пять вечера в День Святого Валентина, — и тут она закатывает глаза, глядя на букет в моей руке, — когда ты почти месяц не звонишь мне, не пишешь и не подаешь ни малейшего знака, что помнишь, что я жива.
— Двадцать два дня.
— Ты считал?
— Если хочешь, я могу сказать, сколько часов.
— Потому что...
— Потому что, когда дело касается тебя, я полный идиот. Больше, чем ты думаешь.
Это почти заставляет ее улыбнуться. Я вижу, как дергаются ее губы. Она решает не допускать этого, но подергивание губ — хороший знак, так что я продолжаю.
— Послушай, я не хотел тебя будить. Я бы пришел раньше, но я был в ресторане, и там была одна пара, которая пришла прямо перед десятью и осталась на чертову вечность, так что это было самое ближайшее, когда я смог прийти. Наверное, мне следовало прийти завтра, но ...
... но я больше не мог этого выносить.
... но мне нужно было увидеть тебя.
... но как только я принял решение, мне не хотелось ждать даже на четыре секунды дольше, чем нужно.
— Я принес тебе розы. — Я протягиваю ей их, единственный подарок, который я ей когда-либо дарил, кроваво-красные и, надеюсь, не такие дрянные, чтобы они ей понравились.
— Вижу.
Я жду, что она скажет что-нибудь еще, объяснит, что мне делать. Она трет лицо руками, я сотни раз видел, как она делает это в пекарне, чтобы проснуться.
— Ладно, — говорит она. — Хорошо, Мистер-Внезапно-Я-Открытая-Книга. Откуда ты родом?
— Из Орегона.
— Какой город, тупица.
— Ил.
— Ты из местечка под названием Ил?
— Да.
— Где это?
— Это недалеко от Кус-Бей, который находится на берегу океана. Кус хорошенький, к ним приезжают туристы. Ил находится дальше вглубь материка. Это что-то вроде... дыры. В нем нет ничего особенного.
— У тебя есть родители или ты продукт спонтанного зарождения?
Она дразнится, но не совсем. Моя семья — больное место между нами, и она лезет прямо в него.
— У всех есть родители, Кэр.
— Не забудь, — говорит Бриджит откуда-то из темноты, — ты в любой момент можешь захлопнуть дверь, прищемив ему ногу.
Я подумываю о том, чтобы отдернуть ногу, но рискую.
— У меня есть мама. Моего отца... нет рядом. Большую часть времени. Что гораздо лучше для всех участников. Он... плохие новости.
Она встречается со мной взглядом, легкая морщинка залегла между ее бровями. Теперь она полностью проснулась, и вот как она выглядит в классе. Слушает достаточно внимательно, чтобы услышать все, что я не говорю в промежутках о том, кто я есть.
— Как ее зовут?
— Мою маму? Мишель.
— Она замужем за твоим отцом?
— Нет.
— Так она Левитт или...
— Это фамилия моего отца.
— Есть еще братья и сестры?
— Только Фрэнки. Я рассказывал тебе о ней.
— Нет, это не так.
Вполне справедливо.
— Я расскажу.
Она наклоняет голову, размышляя.
— Какой твой любимый цвет?
— Зеленый.
— Лучшее место, где ты когда-либо был в отпуске.
— Мы никуда не ездили. Наверное, в Калифорнии.
— Лучший подарок в твоей жизни.
— Книга, которую ты мне подарила.
Ее глаза слегка расширяются.
— Это всего лишь книга. О хлебе.
— Мне понравилась.
— А какие подарки ты обычно получаешь?
— Одежда. Вещи, которые мне нужны. Дерьмо, которое моя мама считала забавным, но таковым не являлось. На Рождество Бо подарил мне бутылку виски.
— Кто такой Бо?
— Мамин парень. Они с Фрэнки живут с ним.
— Почему ты бросил меня после каникул?
Я не ожидал такого вопроса. Мой взгляд скользит в темноту за ее плечом.
— Как ты думаешь... Если я пообещаю рассказать тебе все, что ты захочешь, ты вернешься ко мне?
Она отвечает не сразу. Вместо этого она вырывает цветы у меня из рук, отклеивает прозрачный пластик и папиросную бумагу и изучает их.
— Если это всего лишь дешевая попытка потрахаться в День Святого Валентина, то ничего не выйдет.
— Дело не в этом.
После долгой паузы она поднимает глаза.
Я сотни раз видел ее лицо. Осторожное и полное надежды, смелое и свирепое, счастливое и плачущее. Я видел ее мягкой и открытой, когда ее рот был тщательно зацелован. Но такой я видел ее только один раз: в тот первый вечер, когда я подошел к ее машине и пригласил ее в пекарню.
Испуганной. Она боится того, что должно произойти.
Но она все равно этого хочет.
— Тогда в чем? — спрашивает она.
Хотел бы я придумать что-нибудь идеальное, чтобы сказать. Жаль, что у меня нет слов, которые бы охватили нас с ней, восемнадцать месяцев наблюдения и ожидания, ночи, когда я лежал без сна, ночи, которые мы провели вместе, смешивая тесто и заставляя друг друга смеяться. Все мои сны о ней. Каждый раз, когда я слышал ее голос или получал сообщение, которое заставляло меня улыбаться или качать головой. Каждый вечер я прижимал телефон к уху и говорил все, что мог придумать, чтобы заставить ее вздыхать, стонать и разваливаться на части.
Несмотря на все то, насколько я ее знаю, я все еще не знаю, как заставить ее понять, как я могу стоять здесь, совершенно не уверенный в том, что я делаю, куда мы направляемся, что это такое, и как я все еще могу быть так уверен, что это то, чему я принадлежу.
Она — то, чего я хочу. Больше, чем мои планы, больше, чем я хочу быть умным, больше, чем я хочу следовать правилам — я хочу быть с ней.
Мне это нужно. Я должен. Я хочу.
Не могу больше тратить время на то, чтобы выяснить, что же это такое. Не тогда, когда я сомневаюсь, сколько у нас его осталось, чтобы тратить впустую.
— Я хочу быть твоим парнем, — выпаливаю я.
И тут же жалею, что не придумал другого выражения: «Я хочу быть твоим парнем» — хуже, чем отстой. Ребячество. Слова свинцово оседают у меня в животе.
Я никогда не говорил их раньше.
Кэролайн смотрит прямо на меня, ее большие карие глаза полны интереса и.… сочувствия, может быть.
К черту все это, ей меня жалко.
Слишком поздно. Ты ждал слишком долго.
Но губы у нее мягкие, как и голос, когда она говорит:
— Подожди секунду.
Я жду в дверях, держа в руке крючок Кэролайн, привязанный к леске. Просто жду, куда она меня поймает.
