У меня был бы совсем другой опыт в колонии для несовершеннолетних, если бы Зандера не было рядом. Он показал мне что к чему и сделал бесконечно медленное течение времени более терпимым. Он только что получил несколько сокрушительных ударов, которые, несомненно, предназначались для меня в этой тренировочной игре. И нет никаких сомнений в том, что как президент мото-клуба Дредноутов, Кью, сделает больше, чем просто вышвырнет его из клуба за то, что он рассказал мне о планах моего отца касательно Сильвер. Это вторжение, вероятно, приведет Зандера в неглубокую могилу, если кто-нибудь узнает об этом. Кью скармливал моему отцу информацию для передачи в УБН, а это значит, что он является для него ценным активом. Если Зандер поделился информацией, которая в свою очередь скомпрометировала клуб, то он подписал себе смертный приговор. Не имеет значения, насколько велик или мал проступок, такие клубы, как Дредноуты, имеют политику нулевой терпимости и столь же быструю и беспощадную систему для осуществления правосудия.
— Где Сильвер?— спрашивает Зандер, теребя ручку радиоприемника.
Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не шлепнуть его по руке.
— Обучает игре на гитаре.
— Хм, она хороша.— Он достает из сумки упакованный сэндвич и открывает его, осыпая «Камаро» крошками.
Перед глазами вспыхивает красный цвет, но я крепко прикусываю язык, отказываясь жаловаться на беспорядок. Зандер одаривает меня ухмылкой, зная, как сильно я хочу наорать на него. Не говоря ни слова, он предлагает мне половину сэндвича.
— Что это?
— Бифштекс с сыром.
Хмыкнув я, забираю у него половину.
— Я видел, как вы вместе играли в закусочной, — говорит он, откусывая огромный кусок от своей половинки. — Вы оба были хороши.
Вот это удивительно. Я не видел, чтобы он появился у Гарри, не видел, чтобы он сидел за одним из столов или в кабинках. Впрочем, я не очень-то обращал на это внимание. У меня на уме было совсем другое.
— Спасибо, — натянуто говорю я.
— Ты никогда не говорил, что играл, когда мы были в колонии.
Я пожимаю плечами и откусываю кусочек сэндвича, надеясь, что он оставит эту тему и заговорит о чем-нибудь другом.
— В общей комнате стояла гитара. Точнее, их было двое. Почему ты никогда не играл на них?— спрашивает Зандер.
Я жую. И я жую. И я жую. В конце концов, мне приходится сглотнуть, а Зандер все еще сидит там, ожидая ответа. Ублюдок. Какое-то время я с трудом соображаю, как лучше все объяснить, покачивая медальон Святого Христофора по цепочке у себя на шее.
— Музыка – это личное, чувак. Во всяком случае, для меня. Если бы я взял одну из этих гитар в том месте, я бы осквернил это. Там я был сам не свой. Я хотел оставить эту часть себя за воротами. И... музыка заставляет меня чувствовать себя свободным. Играя там, я бы почувствовал себя еще более загнанным в ловушку, чем был.
Я жду насмешки. Для него это легкая возможность. Я просто протянул ему свою задницу на серебряном блюде, просто умоляя его высмеять меня за то, что я маленькая сучка. Зандер ничего не делает, только кивает, внимательно изучая свой бифштекс с сыром.
— Я все понял. В этом есть смысл. Но у тебя талант, чувак. Ты определенно должен делиться им чаще. Теперь, когда ты свободен и все такое.
Комплименты по поводу моей игры всегда вызывали у меня крапивницу. Я сминаю остатки бутерброда, занимаясь самим процессом еды. Закончив, я завожу мотор и больше не говорю о своих музыкальных способностях. Whole Lotta Love от «Лед Зеппелин» звучит по радио, и Зандер включает громче, когда мы выезжаем со школьной парковки.
— Куда направляемся?— спрашивает он.
У меня сложилось впечатление, что наше место назначения на самом деле не имеет значения для Зандера. Ему просто хочется двигаться.
— «Роквелл», — говорю я ему отрывистым голосом. — Мне действительно пора навестить Монти.
Глава 30.
Если родители ребенка отменяют урок, то мне все равно платят.
Когда я подъезжаю к дому Грегори и Лу, доктор Кумбс вручает мне три двадцатидолларовые бумажки, сложенные пополам, и сообщает, что оба мальчика заболели желудочным заболеванием. Я все же пытаюсь вернуть ему деньги. Честно говоря, я бы вообще не брала с него денег за уроки для мальчиков, если бы мне это сошло с рук. Я терзаюсь чувством вины каждый раз, когда учу их, зная то, что знаю. Их мать убегала с рабочего места, увидев мою мать, полуголую с раздвинутыми ногами на столе своего босса, и когда она пронеслась через тот перекресток, её протаранила другая машина. Если бы она не видела, как ее подруга так откровенно изменяет мужу, то не вела бы машину так опрометчиво. Возможно, она все еще была бы жива. Более того, я чувствую себя каким-то образом ответственной за смерть Гейл Кумбс.
— Нет. Я уважаю твое время, Сильвер, — говорит доктор Кумбс. — Ты выделила час на то, чтобы преподать урок, так что я заплачу тебе за него. Это правильно.
Я возражаю, но это бесполезно. Он не дает мне возможности отказаться от его денег, что заставляет меня чувствовать себя гребаным монстром. Я возвращаюсь в машину, чувствуя, как в животе у меня закручивается неприятное, маслянистое чувство.
На полпути домой я замечаю, что за мной следят.
Страх начинает вращаться, как поршень под моими ребрами.
Слишком близко, на моем хвосте, висит черный сверкающий грузовик с тонированными стеклами, из-за чего невозможно разглядеть, кто сидит за рулем. Машина очень дорогая. Должно быть, стоила немалых денег. Я знаю только одну семью, которая могла бы позволить себе такой грузовик. Все активы Калеба Уивинга были заморожены, когда его арестовали, но, похоже, что он вел переговоры о всевозможных дерьмовых соглашениях с властями. Если он смог добиться освобождения Джейка после всего, что тот сделал, то вполне логично, что он также мог бы устроить так, чтобы, по крайней мере, часть его огромного состояния была предоставлена его жене и сыну.
— Вы, должно быть, шутите.
В «Нове» меня никто не слышит, но это надо было сказать. Технически Джейк не нарушает никаких законов, следуя за мной через весь город, но то, как он преследует меня, двигаясь от переулка к переулку, повторяя каждый мой поворот — это наверняка тактика запугивания.
Мое сердце стучит в груди, когда я тянусь к телефону и набираю номер Алекса. К шестому звонку я понимаю, что он не собирается брать трубку. Дрожа всем телом, звоню папе.
— Привет, малышка. Что случилось? Я думал, ты учишь мальчиков Кумбса?
Боже, он только сейчас успокоился, когда узнал, что Джейка освободили. Это снова заставит его слететь с катушек.
— За мной следят, пап. Думаю, это Джейк.
— Где ты? — Голос папы ледяной, как седьмой уровень ада.
— На Корт-Авеню, вот-вот пересечем... Ледерман.
— Ты недалеко от больницы. Езжай прямо туда, Сильвер. Езжай на каждый красный свет, если это необходимо. Я выхожу из дома прямо сейчас и буду ждать тебя там. Оставайся на телефоне, малышка.
— Хорошо.
Я все еще пытаюсь убедить себя, что, возможно, слишком остро реагирую, когда поворачиваю налево и запускаю двигатель «Новы», мчась в направлении больницы. Грузовик делает тот же поворот налево, ускоряясь, медленно приближаясь опасно близко, разрывая эту идею, как пузырь.
«Он собирается сбить тебя с дороги. Он не мог сломать тебя, когда трахал. Не сломал, когда пытался повесить. А теперь он загонит тебя в канаву под дождем, и Алекс потеряет тебя точно так же, как потерял Бена, и...»
«Боже, остановись! Просто остановись, мать твою!»
Я заставляю замолчать панический голос в моей голове. Мне нужно подумать. До больницы еще три-четыре мили. По пути почти ничего нет, только один длинный извилистый участок дороги, окруженный высокими деревьями. Случайный дом, стоящий в стороне от дороги. Мне некуда идти, кроме как прямо. Позади меня ревет двигатель грузовика, и машина рвется вперед, как собака на поводке, натягивая цепь.
