Ее розовые волосы теперь пыльно-коричневые и.…она истекает кровью. Все лицо и голова в крови.
Она без сознания. Почему без сознания? Я отталкиваю медика, офицер хватает меня за руки.
— Что с ней произошло? — реву я, бросаясь к ее каталке.
Не борюсь со слезами, которые вот-вот прольются, потому что, черт возьми, это Аметист. Моя гребаная Аметист.
— Сэр, вам нужно отойти в сторону, чтобы мы могли отвезти ее в больницу. Прочь с дороги.
Я не двигаюсь, настолько ошеломлен тем, что вижу, что застываю на месте, такое ощущение словно мои ноги зацементировали.
Офицер оттаскивает меня назад, «скорая» уезжает с включённой сиреной. Я вытираю слезы. Моя челюсть сжимается, смотрю на дом, ярость вспыхивает внутри меня. Ярость, которую я никогда не испытывал.
— Нет. — Здесь полно офицеров, и мои братья сдерживают меня.
Офицер смотрит мне в глаза, я замечаю, что он в костюме. Детектив.
— Я детектив Осборн, друг ее отца. Ты должен позволить нам делать нашу работу. — Он тянет меня к себе, и я заставляю себя успокоиться.
Это не работает.
Я делаю еще одну попытку.
Это все равно не работает. Мне нужно что-нибудь сломать. Пролить кровь, убить того, кто сделал это с ней.
Мужчина наклоняется и говорит мне на ухо.
— Она одна из наших, Мэддокс. Тот, кто это сделал, никогда больше не увидит дневного света, и знаешь, когда мы до него доберемся? — Он замолкает и хихикает. — Мы позаботимся о нем так, как ты захочешь, и это продолжится так долго, как захочешь…
Его слова немного успокаивают меня. Он делает шаг назад и смотрит на меня.
Молчаливое обещание.
— Ее старик уже в пути, с армией своих людей. Ты мне доверяешь? — спрашивает Осборн.
Я смотрю в его карие глаза, оливковую кожу. Что-то заставляет меня доверять ему.
Он искренен, я это чувствую, поэтому киваю.
— Хорошо. — Он сжимает мое плечо. — А теперь иди в больницу и позволь нам сделать нашу работу. Ты должен поехать к ней и быть там, когда она очнется.
Проходит неделя…
Две недели…
Она приходила в себя дважды, оба раза не узнавала меня, ругалась на Лейлу, спрашивая, какого хрена она здесь делает. Последние две недели мы все оставались в больнице, спали на матрасах. Лейла практически не покидала палату. Как и я. Вульф и Тэлон ходили за едой и прочим дерьмом, в котором мы нуждались, а также возили нас домой, чтобы принять душ, после мы сразу же возвращались. Лиза не ушла. Аметист перевели в отдельную палату, нам сказали, что могут предоставить нам койки, но я отказался. Если они это сделают, все будет казаться слишком постоянным.
Ей сделали операцию на мозге. Кристофер Лайон ударил ее по голове. Дело было не столько в силе удара, хотя это было довольно плохо, сколько в упущенном времени и месте удара. Меня били по голове множество раз, я не могу сосчитать сколько, почему этого никогда не случалось со мной? Я бы занял ее место в мгновение ока.
— Кто ты?
Бл*дь. Пустота в ее глазах будет преследовать меня до конца жизни.
Провожу ладонью по волосам, двери открываются и входит ее отец. Кажется, будто он постарел на несколько лет с тех пор, как все это произошло.
— Я бы сказал, иди домой и отдохни, но мы оба знаем, что ты не послушаешь.
Одариваю его вежливой улыбкой.
Когда я разговаривал с Кен, мне приходилось вести себя как обычно. Мы с Кэсс решили не говорить ей о том, что произошло. Нет смысла ее расстраивать. Мне было трудно притворяться, что все в порядке, и лгать дочери каждый раз, когда она спрашивала, где ее лучшая подруга. Я ненавижу это.
Поднимаюсь на ноги и расхаживаю по комнате. Я переживаю множество циклов: гнев, печаль, горе. По телевизору рассказывают об аресте членов МК «Ангелы Сатаны», — Кристофера Лайона и ее бабушки. Бабушку выпустили — гребаная сука будет иметь дело со мной, когда Аметист выйдет из больницы и окрепнет, Кристофера судят за покушение на убийство. Маленький ублюдок.
Я смотрю на кровать, где мирно лежит Аметист. Вокруг ее носа кислородная трубочка. Я спросил доктора, как долго она была без сознания, находилась ли в таком состоянии с момента похищения, но он сказал, что не знает. Они ничего не могут сказать о серьезности ее травмы, пока Аметист полностью не очнется.
Если она не вспомнит меня, я проведу остаток жизни, показывая ей, почему девушка в меня влюбилась. Я заново переживу наши самые интимные моменты и буду делать это снова, и снова, и снова, вызывая хоть малейшие искры воспоминаний.
— Она выглядит такой умиротворенной, — бормочет Джон, проводя рукой по ее голове.
Я киваю, не могу вымолвить ни слова. Во рту пересохло, мои руки, как наждачная бумага, от постоянного натирания о джинсы.
— Я ничего не знал о Лизе. — Он пронзает меня взглядом. — Если бы знал, то воспитал бы ее, как свою.
Я киваю, упираясь локтями в колени.
— Мы не очень хорошо знакомы, но я верю тебе.
— Где она? — спрашивает Джон, выпрямляясь во весь рост.
Я жестом указываю на дверь.
— Пошла за кофе. Она практически не разговаривает с тех пор, как мы забрали ее у Ганнера.
— Ганнер Ломос?
Я склоняю голову.
— Тот самый.
— Интересно… — говорит он, засовывая руки в карманы. — Он работает по закону, поэтому я не удивлен, что он отпустил ее.
У меня не было сил рассказывать ему, что Ломос отпустил ее не только потому, что он чист, и у него дочь примерно того же возраста, что и Лиза, но также он сделал это, потому что хотел моего уважения. Мужчины и уважение идут рука об руку. У меня не было сил, да и вообще мне было пох*й, чтобы что-то ему рассказывать. В другой раз. Как только Аметист очнется, черт возьми. Я надеру ей задницу за это.
— Она вспомнит тебя, сынок, — говорит Джон, сжимая мое плечо. Я подношу ладони ко рту и смотрю на нее. — То, что было у вас, не каждому дано испытать. Мэддокс, между вами существует нечто настолько редкое, что ничто не может стереть это.
Я не отвечаю. Ощущение, будто у меня в горле застрял камень.
Ужас от того, что она не вспомнит, почти парализует меня. Что, если она не захочет быть со мной? Что, если она не позволит мне показать ей, почему она в меня влюбилась? Что тогда буду делать?
Я запру ее в подвале и заставлю, вот что.
Глава 44
КАШТАНОВЫЕ КУДРИ ОБРАМЛЯЮТ ЛИЦО ДЕВОЧКИ, ее голубые глаза озорно блестят. Я держу баллончик в руке и улыбаюсь ей.
— Что будем делать?
Она смеется, и на ее щеках появляются глубокие ямочки.
— Ты такая смешная, Эми! Мы раскрашиваем твой сноуборд, помнишь? Я рисую тебя и папу, а ты делаешь розовые и голубые брызги.
Я снова смотрю на брызги.
— Почему они неоново-розовые и голубые?
Маленькая девочка морщит лицо. Ее маленькие пухлые щечки сияют здоровьем.
— Потому что ты любишь быстрые машины, и любишь красиво одеваться.
— Ха, — бормочу я, глядя вдаль. — Значит, я наполовину сорванец, наполовину девчонка?
Она кивает.
— Ага, совсем как я, помнишь?
Я не помню.
— Эм, — шепчу я. — Напомни, как тебя зовут?
Она закатывает глаза.
— Ты опять пила водку?
Я замираю.
— Нет.
— Я Кеннеди Стоун, мой…
Воспоминания проникают в мой мозг со скоростью сто миль в час.
Мэддокс и я смеёмся, он бросает меня, мы снова вместе. Наш первый поцелуй, спотыкаемся о его кровать во время нашей первой ночи, выпадение из его окна и смех с Лейлой, когда мы бежали обратно к такси, он показывает мне «Dutch», и место аварии.
— Я люблю тебя.
Вскакиваю с кровати, отчаянно втягивая воздух.
— Аметист? — Мэддокс вскакивает со стула, на котором сидит. Я смотрю на него, потом на Лизу, которая стоит рядом с ним, сжимая кофейную чашку, она выглядит взволнованной. Она явно не спала, затем я перевожу взгляд на пол, и вижу груды матрасов, разбросанных повсюду с одеялами и подушками. Неужели они оставались здесь все время?
