— Почему у тебя рука такая холодная? — вот что спросил он у меня. — Ты замёрзла?
Прибавлять ему плохого настроения тем, что, по сути, я по его вине мёрзла всю ночь, мне не хотелось и поэтому я небрежно ответила, что просто рука затекла от долгой болтовни по телефону.
На улице оказалось гораздо холоднее, чем мне представлялось. К небольшому морозу прибавился пронизывающий до костей северный ветер, и от этого казалось, что температура воздуха не минус три градуса, а гораздо ниже. Пока дошли до университета, у меня зуб на зуб не попадал от холода. Тут уже никакие поцелуи не согреют. Заметив, что я дрожу вся, Радим немного раздражённо упрекнул меня, что я его не послушалась и не оделась теплее, из-за чего теперь у меня губы от холода посинели. Объяснить ему, что у меня нет зимнего пальто или куртки я постеснялась. Мне было слишком неловко перед ним за свой нелепый внешний вид. Даже когда он мне помог перед гардеробной снять моё дурацкое пальто в клетку, мне казалось, что выглядеть я лучше в толстых джинсах и плотной чёрной водолазке не стала. Мимо нас проходили девушки студентки, и я ловила на себе чётко читаемые уничижительные взгляды.
Почему меня так стало задевать чужое мнение? Раньше мне было всё равно, как я выгляжу, а теперь раскисла от того, что одета не модно. Ответ на этот вопрос очевиден. Мне очень хочется нравиться Радиму, быть привлекательной для него. И ещё я боюсь, что мнение окружающих обо мне может повлиять на его чувства ко мне. Глупый женский страх, но избавиться от него не так просто. Умом я понимаю, что мой любимый уже каким-то образом оценил, как выглядит моё тело под плотным слоем одежды и демонстрировать ему его, чтобы соблазнить не надо. Но всё же так хочется ощущать себя хоть немного сексуальной.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — с беспокойством разглядывая моё лицо, спросил Радим, когда провёл меня до аудитории, и мы стояли у стены недалеко от входа, чтобы не мешать мимо проходящим студентам. — Твои руки согрелись?
— Ещё бы им не согреться, — усмехнулась я. — Ты же их себе под свитер засунул. Теперь все думают, что я такая наглая развратница — Валевского при всех лапаю.
Мои руки покоились у парня на талии под свитером. Впервые я так откровенно при всех сама его обнимала.
— Чтобы тебя причислить к развратницам, нужно чтобы ты грела ладошки не под моим свитером, а в штанах, — лукаво улыбнулся мне Радим. — Там сейчас гораздо теплее. Я бы сказал даже горячо.
Серьёзно настроившись поднять степень его доверия к моим чувствам, я решила проявить немного инициативы в любовной игре. Чуть опустив ладони вниз по его спине, я засунула кончики пальцев за пояс его брюк.
— Что-то разница в температуре не слишком заметна, — флиртуя с любимым, произнесла я, чувствуя себя при этом чуть ли не той самой развратницей, о которой сама говорила.
— Не с той стороны градус меряешь, милая моя, — весело блестя глазами, ответил мне Радим.
До меня реально не сразу дошло, на что он намекал. Я, улыбаясь, смотрела ему в лицо и по мере того, как мой мозг осознавал, о чём мы сейчас говорили, я чётко прочувствовала, как моя улыбка сползает с лица, глаза расширяются, а лицо заливает краской стыда.
— Ты всё правильно поняла, — читая мои не высказанные вслух мысли, становясь серьёзным и наклоняясь ко мне ближе, тихим голосом произнёс Валевский. — Я минуты считаю до того момента, когда ты полностью будешь моей. Вспоминаю, какая ты красивая и безумно хочу тебя снова.
— Но ты же ничего в прошлый раз не получил, — смущённым шёпотом напомнила я ему, что он-то, в отличие от меня, остался неудовлетворённым.
— Готов не получать так до самой свадьбы. Но потом я заберу всё, что мне причитается, — целуя меня в висок, произнёс мой жених. — Полностью отомщу за своё терпение.
— Разрешаю так мстить мне всю мою жизнь, — поцеловала я его в ответ, и на этом мы распрощались, так как прозвеневший звонок напомнил нам, что мы всё-таки в университете, а не на свидании.
К концу первой пары я почувствовала, что окончательно заболела. Боль в горле усилилась, глаза стали печь и слипаться, подсказывая мне, что у меня сильно скакнула температура.
Маша с беспокойством потрогала мой лоб, когда я от нахлынувшей вялости, опустила голову на скрещённые руки, лежащие на парте.
— Да ты вся горишь! — тихо воскликнула она и потом, потянув руку вверх, сообщила преподавателю, что её соседке по парте плохо.
Павел Константинович, наш математик, подошёл к нам и, оценив моё состояние, разрешил Маше отвести меня домой. Совсем, наверно, неважно выгляжу, раз наш самый строгий преподаватель, не терпящий прогулов и опозданий, разрешил уйти с его урока.
— Полежишь пока в моей комнате, — давала мне указания подруга, помогая мне подняться по ступенькам общежития, так как от слабости и температуры мои ноги совсем не желали идти самостоятельно. Хотелось просто лечь прямо на ступеньках и тут же уснуть. — Если бабушка будет лезть к тебе с расспросами об Антоне, сделай вид, что ты ничего не знаешь, ладно? Я про то, что он сейчас с другой гуляет, своим ничего не рассказывала. Она недолго пробудет. До двух дня посидит, а потом у неё поезд.
— Мне сейчас даже думать тяжело, не то что отвечать на вопросы, — с трудом произнесла я. — Найди, пожалуйста, в моей тумбочке жаропонижающее.
Подруга довела меня до своей комнаты, и дальше всё происходящее со мной словно погрузилось в туман. Смутно помню, как она и её бабушка помогли мне раздеться, а потом уложили на Машину кровать. Как только моя голова коснулась обетованной подушки, меня тут же вырубило. Сон или горячечный бред, в который меня погрузила болезнь, был беспокойным и прерывистым. Мне всё время казалось, что мне кто-то мешал спать. Меня несколько раз намеренно будили. Сначала вроде Маша заливала мне в рот лекарство, а её бабушка держала меня под руки. Потом вместо женских рук меня держали другие, большие и сильные. Кто-то постоянно заходил и выходил из комнаты, раздавались чьи-то голоса, от которых я, хныкая на то, что мне мешают выздоравливать, ибо сон — это лучшее лекарство, отвернулась к стенке и накрылась одеялом с головой, провалившись в блаженное состояние забытья. Из него меня опять выдернули, и я с удивлением обнаружила себя замотанной в одеяло, и кто-то куда-то меня нёс на руках. Приоткрыв один глаз, я увидела над собой лицо Радима, сделав логичный вывод, что раз это он, а не кто-то другой, то всё прекрасно, я опять заснула.
Проснулась я тогда, когда у меня спала температура. Горло всё ещё болело, но противной ломоты и сильной слабости в теле не было. Я приподнялась на локтях и осмотрелась. Я находилась у себя в комнате в своей постели. Будильник, стоящий на прикроватной тумбочке, показывал около шести вечера. В комнате было тепло, чувствовалось, что система отопления работает как надо, но, помимо этого, около кровати находился масляный обогреватель, и укрыта я была новым тёплым одеялом. Общий свет выключен, горел только ночник над кроватью Новиковой. В комнате я была одна, но по приближающемуся громкому и возмущённому голосу Маши за дверью, поняла, что моё одиночество временное. Я быстренько легла в прежнюю позу и притворилась спящей. Решив, что она почему-то ругается с Радимом, захотела послушать, о чём они говорят, но, как оказалось, подруга скандалила не с ним, а жаловалась Нине на него. Когда девушки зашли в мою комнату, Маша снизила тон голоса до шёпота, но мне всё равно было прекрасно слышно, так как она не перестала возмущаться.
— Я и без него прекрасно знаю, что нужно делать! Знаю, что надо куриный бульон варить и без его указки! Я ему сказала: нужно целую домашнюю курицу купить, а он мне двух бройлеров привёз. Тупой мажор!
— А где он, по-твоему, домашнюю птицу в столице, да ещё в такое время так сразу достанет? — резонно заметила Нина. — Я вообще сомневаюсь, что Валевский хоть раз лично в супермаркет за продуктами заходил, а ты ему о домашних курицах лекцию прочитала.
— У него же бабла немеряно, заказал бы самолётом откуда-нибудь. Сразу бы доставили. Кирилл Соне зимой из Голландии тюльпаны заказывал, а он всего лишь врач, а этот нормальную курицу купить не может, — в ответ презрительно процедила моя подруга.
