Захлопываю дверь. Пошла она. Пусть сосет писюн у пьяной обезьяны. Переключаюсь на банку пива и врубаю динамики на всю мощь. Круто, что с соседями подфартило. Сверху — глухая бабка, снизу — пустая хата, справа — молодая семейная пара, всю ночь скрипящая кроватью под мою музыку, а слева — Колобок. Напрасно батя думает, что один я сдохну. Жив и здоров. Цвету и пахну. За семь месяцев ни копейки у него не попросил. И назад с поджатым хвостом не поползу.
Колобок со всей своей беременной дури долбит чем-то в стену. Походу, не прикалывает ее попса. Или бесится, что я тащусь от жизни, а ей приходится с банкой соленых огурцов в обнимку ночи проводить. Ясен пень, завидует.
Вырубаю музыку и опустевшей банкой стучу по стене.
— Колобок, спишь?! — спрашиваю, не особо надрывая голосовые связки.
Спасибо строителям «панелек». В общагах такой публичности личной жизни нет, как с этой слышимостью. На сон я никогда не жаловался. Особенно крепко дрыхну после жарких ночей. Но все равно слышу вибрацию будильника Колобка по утрам. Встает она ровно в шесть. Шлепает тапками по дешевому ламинату, принимает душ, включает тихую музыку для медитации, от которой мне снится всякая чушь в виде дебильных летних деньков, бабочек, качелей, цветочков. И так сорок гребаных минут. Потом становится тихо. Колобок испаряется куда-то на кухню или в гостиную и до шести вечера ее не слышно.
— Иди в жопу, осел! — огрызается в ответ, рассмешив меня.
— По губам тебя отшлепать надо, Колобок. За выражения при ребенке.
— Телок своих по губам шлепай!
Спихиваю с надувного матраса пустые жестянки из-под выглотанного пива, беру гитару и усаживаюсь. Спиной откидываюсь на стену и бездумно бренчу струнами.
— Ты всегда была такой… святошей?
— А ты всегда был уродом?!
— Ты меня совсем не знаешь, Колобок. Могли бы познакомиться поближе. Помутим, когда разродишься?
— Больше всего я хочу забыть то, что уже знаю о тебе! Так что отваливай со своим дешевым подкатом!
— Я подарю тебе букет.
— К венерологу с ним сходи!
Снова перебираю струны.
— Колобок, с тобой невозможно разговаривать. Я, может, любовь ищу.
— Работу поищи! Сразу глупости из головы выветрятся.
— Говоришь, как мой батя.
— Это же прекрасно! Значит, общий язык со свекром найду.
— Да ладно тебе бзиковать, Колобок! Ты сама завела меня. Скажи своей мамке, что я умственно отсталый сосед.
— Спасибо! Уже сказала.
Вот же дрянная девчонка! Столько кобыл мечтает оказаться в моей постели, еще больше — взять мою фамилию, а эта пузатая нищебродка еще и нос от меня воротит. И почему меня это так задевает?! Прям бесит, аж кровь в жилах сворачивается. Вместо того чтобы пользоваться случаем, она открещивается. Еще и дерзит, чертовка!
— Не хочешь по-хорошему, да?
— А ты не понимаешь по-хорошему! — отвечает так, словно уже запаслась супермощным оружием.
Пусть будет так. Сама выбор сделала.
Откладываю гитару, опять включаю динамики на всю громкость и открываю банку пива. Когда басы бьют в пьяную голову, меньше тошнит от жадности своих предков. Круче подарка на днюху, чем ссора из-за бабок, преподнести они не могли. Будь трижды проклято это второе августа! Все вверх дном перевернуло. Конкретно огрело меня. Скитаюсь теперь, как пес бродячий. Осталось только тачилу загнать.
Опростав очередную банку, сминаю, отшвыриваю ее и падаю на матрас. Не засыпаю, а отключаюсь. Но подсознание даже загашенного меня начинает будить, как по часам. Ровно в шесть. Только сегодня вместо будильника звонок в дверь. Долгий, настойчивый, режущий слух в моей больной башке.
Выдергиваю шнур динамиков из розетки и, морщась от утреннего света, плетусь к двери. Шея, падла, затекла. Обжигающая боль ползет вниз по позвоночнику, напоминая мне, что пора бы завязывать с бухлом. Сам себя в могилу загоняю.
Щелкаю замком и открываю дверь, готовясь выслушать угрозы и обвинения Колобка. Я уже начинаю понимать ее Виталика. Ни один нормальный парень не выдержит эту дьяволицу.
Бичующий родительским кнутом взгляд жжет меня по лицу. Губы отца плотно сжимаются. На лбу пролегает глубокая морщина. Неспешно, но коротко он смотрит за мое плечо, делает быстрые выводы и цедит своим привычно недовольным басом:
— Чего и следовало ожидать.
— Какого хрена тебе надо?! — выжимаю из себя, отчего в висках начинает стучать. Вот кого я не ожидал увидеть у себя на пороге, так это папашу, вроде как отрекшегося от меня. — Как ты узнал, где я?!
Из-за его плеча выплывает довольная своим непредсказуемым ходом соседка. На лице торжествующая улыбка. В глазищах — шабаш ведьм.
Молодец, Колобок! Уделала меня. Теперь не жалуйся. Ты еще пожалеешь. Поверь, Борзый мстит красиво.
— Ну… Не буду вам мешать, — сияющая от триумфа Стефания разворачивается носом к своей квартирке, но мой папаша берет ее за шиворот будто котенка за шкирку. Одним точным размашистым движением возвращает на место и толкает ко мне. Почти в объятия.
— Ты не с теми людьми связалась, голодранка, — фыркает он в своем репертуаре.
Колобок, опешив от бесцеремонных манер моего отца, округляет глаза и таращится на меня с немым вопросом. Моя очередь скалиться во все тридцать два. Что, Колобок, не ожидала, что и тебе прилетит? Это только начало.
— Вы что себе позволяете?! — вопит она, с укором взглянув на переступающего порог отца в итальянских лоферах.
— А ты на что рассчитывала, дура? — Закрыв дверь и тут же вытерев свою ладонь платком, он поднимает на нас свойственный ему взгляд царя. Уже решает, кого помиловать, кого казнить. — Разбудила меня посреди ночи рассказать, как этот отмороженный последыш куролесит в районе маргиналов и дешевых шлюшек, и думаешь, скажу спасибо?
Уголок его губ искривляется в немой усмешке, а на лице Колобка застывает шок.
— Этот орел вдул тебе? — Папаша кивает на ее живот, и она кладет на него ладонь.
Черт, у нее красивые пальцы. Тонкие, длинные, ровные. Аккуратные, ухоженные. Кольца бы на них…
Отец обходит нас и заглядывает в комнату.
— Как в воду глядел.
— Ты можешь быть менее предсказуемым? — Я морщусь от головной боли. С похмелья только срача с папашей не хватает.
Он платком смахивает пыль с большой колонки-динамика и садится на нее. Взглядом ставит на нас штампы. Прикидывает, с какой стороны зубы вонзить.
— Я так и не понял, что пыталась мне объяснить эта женщина, — он указывает на Колобка, а та уже на грани срыва. Подбородок трясется от обиды. Вот-вот глаза заслезятся. А вот нехрен было лезть, куда не просят! — Про какую-то парковку, про ключи, про нарушение тобой тишины, про свою мать. Это так ты исчез из моего поля зрения? Это так я услышал о тебе в серьезных кругах? — хохотнув, опять обводит мой сарай взглядом. — Многого добился. Я восхищен, мать вашу. Еще и в какую-то замарашку своих пузырей напускал! — рявкает так, что Колобок вздрагивает.
— Это вы… обо мне? — офигевает, пошатнувшись.
— Если за той дверью есть еще, — он кивает на ванную, — то и про нее.
— Следи за базаром, — делаю отцу замечание.
Нет, мне не жаль Колобка. Какого дьявола ее жалеть, если сама эту кашу заварила?! Просто не хочу нести ответственность, если она сейчас разродится посреди моей квартиры.
— До чего же ты опустился, Демьян… — Качает он головой. — Короче, деликатничать с тобой я не собираюсь. Сопли с местной швалью жуй. Мать поблагодари. Убедила меня дать тебе шанс. Срать, как ты это выскребать будешь, — небрежным жестом он указывает на живот Колобка, — фамилию Борзых оно носить не будет. Кончай бесноваться и возвращайся домой.
— По какому праву вы меня оскорбляете?! — все-таки не выдерживает Колобок. — Я связалась с вами, потому что ваш ребеночек прогуливает детский сад! Я могла бы написать на него заявление в полицию, но отнеслась с уважением к вашему высокому положению! Теперь вижу — зря!..
— Захлопни ракушку! — рычит отец, хмуро поднимаясь на ноги. — Она тебе для другого дана. Просто назови сумму и исчезни вместе со своим кенгуренком.
