Когда мы стоим здесь под водой, обнаженные и необъятные, беззащитные и уязвимые, я чувствую, как еле заметная трещина начинает раскалываться. Это острая бритва, прорезающая неровную линию через рубцовую ткань моей самой глубокой боли. Часть меня в ужасе, но другая часть готова положить конец войне внутри. Но у меня даже нет выбора, когда я чувствую, что он забирает свою собственную жизнь, разрывая волокна стен, которые я возводила всю свою жизнь.
— Все в порядке, — слышу я шепот Пика. — Если ты разобьешься, он снова соберет тебя.
Его голос, его слова, они позволяют произойти разрыву, и я разрываюсь.
Дрожь сотрясает меня, и Деклан чувствует это, обнимая меня. И когда он произносит свои следующие слова:
— Я держу тебя, дорогая. Если ты разобьешься, я снова соберу тебя вместе, — я истекаю кровью.
Опустившись со мной на пол в душе, он заключает меня в объятия, и впервые в жизни я плачу обо всем, что пережила — я действительно плачу. Это уродливо и грязно, кричать и рыдать, рыдать сильнее, пытаясь высосать из себя все страдания. Соль обжигает, печаль пронзает, воспоминания опустошают, но каким—то образом его руки облегчают все эмоции.
Я устала быть стальной и бессердечной. Я устала притворяться и всегда бороться со своими собственными скелетами. Я устала от неуверенности и ненависти, которые движут темным злом во мне. Я хочу, чтобы его руки обладали магией, чтобы оживить мое сердце – сделать меня хорошей, сделать меня достойной, сделать меня привлекательной. Но я сомневаюсь, что руки любого мужчины настолько сильны, и это сомнение еще больше разжигает мой страх перед Декланом.
Поэтому я также плачу от страха.
Потому что мне страшно.
Мне так страшно.
Но это всегда было там – волнение, беспокойство. Это дремало во мне с пяти лет, время от времени оживая, но Пик научил меня, как быстро заставить это замолчать, чтобы выжить. Теперь спячка прошла. Это живой провод нефильтрованной тоски, которая выливается из меня в объятия моего принца на земле, в то время как мой другой принц существует только в нирване, частью которой мне еще предстоит стать.
Теплое дыхание коснулось моего уха с нежностью:
— Мне так жаль.
— Это я, — выпаливаю я сквозь непоколебимые слезы, поднимая голову, чтобы посмотреть в его глаза, которые несут ответственность за вещи, за которые он никогда не отвечал. — Я причина всего, а не ты. Это все из—за меня.
— Ты была всего лишь ребенком. Ты не заслужила того, что с тобой случилось.
С его словами я протягиваю руку к его груди и провожу пальцами по двум пулевым ранениям, которые отмечают мой обман, и передаю ему свои слова:
— И ты этого не заслужил.
Его рука накрывает мою, прижимая мою ладонь к его шрамам, говоря:
— Заслужил. Потому что без этого я бы никогда не нашел в тебе правды.
— Но моя правда так уродлива.
— Как я уже говорил, самая истинная часть человека всегда самая уродливая. Но я также уродлив, так что ты не одна.
Когда вода каскадом обрушивается на нас, я чувствую тяжесть вины за то, через что я заставила пройти этого человека. Потому что все это не имело значения, когда все, о чем я действительно заботилась, был просто он.
— Скажи мне, как заставить тебя простить меня. Я знаю, что недостойна твоего прощения, но я хочу его.
— Хотел бы я знать, но не знаю, — говорит он мне. — Мы сломленные люди, Элизабет. Ты не можешь ожидать, что у меня не будет своих проблем, потому что у меня их тысячи. Но то, что я питаю к тебе ненависть, не отменяет моей любви к тебе.
Его слова могут не иметь смысла для большинства людей, но для меня они имеют смысл. Мне просто нужно выбрать, стоит ли рисковать и отдавать себя ему.
— Иди сюда, — говорит он, вставая, чтобы помочь мне подняться.
Я сажусь на встроенную сланцевую скамью и позволяю ему вымыть меня, пока сижу здесь, вымотанная до истощения. Закрыв глаза, я расслабляюсь в его прикосновениях, пока он моет мои волосы и очищает мое тело. Но когда он раздвигает мне ноги и тихо ругается, я открываю глаза и напрягаюсь.
— Что? — спрашиваю я, глядя на него сверху вниз, когда он в ужасе смотрит между моих бедер.
Переводя взгляд на меня, он стискивает челюсти, прежде чем потребовать:
— Расскажи мне точно, что произошло.
Я смотрю вниз и вижу отвратительную коллекцию синяков.
— Он изнасиловал тебя?
Я киваю.
— Что еще?
Его руки остаются на моих бедрах, раздвигая их, когда я признаюсь:
— Он использовал свой пистолет.
— Что ты имеешь в виду, говоря, что он использовал свой пистолет? — он шипит сквозь зубы.
— Чтобы трахнуть меня. Он использовал свой заряженный пистолет, а затем засунул его мне в рот, чтобы пососать.
Его пальцы впиваются в мою кожу, когда он опускает голову, и я вижу, как мышцы его плеч и спины напрягаются от гнева, когда он крепче сжимает меня. Его слова напрягаются, когда он продолжает спрашивать:
— А вся кровь у тебя на губах?
— Он насиловал меня, держа пистолет у меня во рту, но мне удалось вырваться, и я укусила его.
— Его член?
— Да, — хнычу я, и когда он смотрит на меня, я открываюсь, — Я хотела умереть. Я умоляла его застрелить меня.
— Не смей даже думать о том, чтобы бросить меня, — ворчит он.
— Он сказал мне, что тебе все равно, что со мной будет, что ты не придешь.
— Я пришел за тобой, — подтверждает он. — Все, о чем я мог думать — это найти тебя. Я сходил с ума, не зная, как добраться до тебя.
Схватив мочалку, он запускает ее мне между ног и начинает осторожно меня чистить. После того, как он вымыл меня, он держит меня голой, помогая мне забраться в его кровать. Уютно устроившись на его простынях, с его запахом вокруг меня, я хочу улыбнуться, но не могу. Сожаление поглощает ненависть к тьме, которую я принесла к нам, желание стереть ее и вернуться в прошлое, чтобы сделать это снова.
— Мне нужно, чтобы ты кое—что знала, — бормочет он, обнимая меня. — Я уже не тот, что был.
Но я уже знаю это. Это видно по его глазам. С того момента, как он вышел из своего внедорожника, и я поняла, что он жив, я увидела тьму внутри него.
— Я продолжаю пытаться переварить то, что я сделал с Беннеттом, найти причину, чтобы позволить себе потерять контроль, но я не могу.
Протянув руку к его лицу, я прижимаю ладонь к его щетине, и все, что мне удается выдавить, это задыхающееся:
— Я буду любить тебя, независимо от того, насколько темным ты станешь.
И с этими словами он, наконец, целует меня, прижимаясь своими губами к моим в лихорадке эмоций, которая говорит мне обо всем, что скрыто глубоко внутри него. Его тело, разогретое полосами мускулов, перекатывается на меня сверху. Мы плоть к плоти, прозрачные, голые. Шрамы широко раскрылись, чтобы видеть друг друга.
Его губы двигаются вместе с моими, открывая меня для воссоединения, притязаний и контроля в плотском совокуплении. Он рычит, перекатывая свой язык с моим, когда я запутываюсь руками в его волосах, наслаждаясь его вкусом.
Его член толстый и твердый напротив меня, но в тот момент, когда он трется о мою киску, я вздрагиваю от боли, вскрикивая, когда отшатываюсь от него. Он напрягается надо мной, и я пытаюсь оттолкнуть его от себя, но он не двигается с места.
— Ты в порядке?
— Прости, — выпаливаю я, когда он позволяет мне сесть.
— Все в порядке, — успокаивает он.
— Я просто…
— Тебе не нужно говорить ни слова.
Придвигаясь, он берет мою грудь в рот, посасывает сосок, не сводя с меня глаз, пока я смотрю на него сверху вниз. Он пирует в первобытной нужде, и я не отрицаю его потребности в близости в этом ограниченном качестве. Когда мои ноги согнуты и раздвинуты, он опускается на меня, прижимаясь губами к моей киске.
— Не позволяй мне причинить тебе боль, — говорит он мне, когда я запускаю руки в его волосы, сжимая их в кулак в тот момент, когда его язык погружается в мою сердцевину.
