А Юля уже обмерла, чувствуя, как стремительно нарастает в висках пульсация и темнеет от ужаса в глазах.
— …Ну что вы! Он нам ещё не родственник, но упорно пытается им стать… — клацнул челюстью, и с такой силой сжал трубку, что побелели пальцы. — Нет, она сейчас не может подойти… Угу… Я обязательно передам, — процедил сквозь плотно стиснутые зубы и повесив трубку, окатил Юлю таким презрением, что у той от страха всё поплыло перед глазами.
Вот оно, то зловеще, притаившееся чувство, что не давало покоя весь вечер. Накрыло оно её с головой, сжавшись вокруг горла стальными тисками, отдавшись в груди тупой болью.
— Я всё объясню, — выставила вперед руки, пятясь к плите. — Только выслушай меня. Пожалуйста, Глеб…
Ответом ей послужил брошенный через всю кухню стул и звон разлетевшейся вдребезги посуды.
— Объяснишь? — процедил зловеще Глеб, накручивая по кухне круги. — Ну, давай, объясняй! — видно, что сдерживался, как только мог, и от этого на виске вздулась пульсирующая венка, вторившая неистовым ударам сердца.
Юля вжалась в газовую плиту, едва не наседая на горячие конфорки и обхватив голову руками, вздрагивала от словесных пощечин. Страх, шок, растерянность. В голове — полная анархия. Ни черта не разобрать. Только и могла различить, что бешеное сокращение сердца и перехваченное от ужаса горло. Язык прилип к нёбу, во рту пересохло, а по спине градом катился пот, так что было не до объяснений.
До боли знакомая обстановка и нервное перенапряжение. Это было. В прошлом. Знала, помнила, как сие действие происходило с отцом. Если сейчас начнет оправдываться или вообще разрыдается — сделает только хуже. Это как торнадо, которое нужно переждать не высовываясь, спрятавшись в надежном укрытии, иначе, одно неверное движение — и может зацепить.
Однако Глеба её молчание распаляло ещё больше. Он обхватил сжатый кулак напряженной ладонью и, запрокинув голову, протяжно выдохнул.
— Что ты молчишь? Язык проглотила? Я же спросил тебя: откуда деньги, а ты мне что сказала, м? Что не интересовалась? Ты врала мне в лицо, Юля. Признайся, тебе в кайф делать из меня дурака? Я похож на дебила?
Его грудь тяжело вздымалась. Руки то сжимались, то разжимались, являя собой угрожающее зрелище огромных кулачищ. Неужели ударит? Хотя… в тот момент она хотела этого. Пускай бы ударил и согнал на ней всю ненависть. На ней, не на Дудареве. Сама виновата. А ещё она надеялась, что сей "выпад" придаст ей смелости рассказать о произошедших в ней изменениях. Станет тем самым толчком, на который она не может решиться вот уже второй месяц.
— Я тебя предупреждал не подходить к нему? Предупреждал или нет? По-хорошему просил, а ты?!.. Бл-я-яядь… — взвыл, рассекая руками воздух. — Моя жена — попрошайка!
Юля втянула голову в плечи, продолжая упрямо молчать. Пускай проорется, выпустит пар, а там и она выскажется, но последняя фраза заставила вскинуть пылающее от стыда лицо и холодно возразить:
— Я — не попрошайка! И пускай идея была не моя — я не жалею, что пошла и попросила у человека помощи. В этом нет ничего смертельного и постыдного. Я бы сделала так для любого из нашего окружения.
Глеб пораженно замер, не ожидая от неё такого противостояния. Ну да, он ведь думал, что она бросится к нему в ноги с покаянием и будет слёзно вымаливать прощение.
— У той девочки есть родители, — взбеленился Глеб после минутного ступора. — Какого хрена ты там нарисовалась? Тебе больше всех надо?
Что уже сейчас пить «Боржоми»? Внедряться в подробности и рассказывать, как она не хотела идти, а Танька настояла, сославшись на мнимое «родство», уже не имело смысла. Да и Глеб не стал её слушать. Вон, стоит перед ней с налившимися кровью глазами и нервно пляшущим вдоль шеи кадыком. Одно неверное движение — и разорвет на хрен. Какие к черту тут объяснения?
— Я не собираюсь вступать с тобой в пререкания. Если ты не понимаешь, что такое дружеская помощь — это не моя вина. Я виновата лишь в одном — что не рассказала обо всем сразу. Больше ты от меня ничего не услышишь.
— А я смотрю, ты изменилась, — криво усмехнулся Глеб, пораженно качая головой. — Раньше такой не была. Вышла на работу и всё, стала независимой?
— Угу. Наконец-то. А то сколько не порывалась вернуться на прежнее место — вечно слышала одно и то же: Сашка маленький, ему мама нужна. А у меня сложилось впечатление, что это ты нуждаешься в мамочке.
— Я? — пораженно ткнул себя пальцем в грудь, словно она сказала несусветную чушь.
Юля запоздало прикусила язык, только сейчас поняв, что сболтнула лишнего. Тема матери для Глеба всегда была болезненной, а в купе с Валом — так вообще гремучая смесь.
Он побледнел, а потом взорвался, засадив ногой по ножке стола. Послышался треск и тонкая опора начала подкашиваться, словно в замедленной съемке накреняя столешницу. Наполненные горячим рагу тарелки тут же пошли по наклонной, чтобы в следующую секунду с глухим стуком посыпаться на пол, забрызгивая мебель и стены жирными пятнами.
У Юли сердце ушло в пятки. Ненормальный.
— Ты совсем спятил? Ты что творишь? — охренела, возмущенно рванув к обозленному мужчине. Вот тут её чувство самосохранения перешло в автономный режим, позволяя эмоциям взять вверх над разумом.
— Да один мой звонок — и ты безработная, — ткнул в неё пальцем Глеб с пеной у рта.
— Только попробуй! Ты не в праве решать за меня! И если я сказала, что буду работать, значит, буду! — сказала быстро, будто боялась запнуться и не договорить. Адреналин разрывал вены, вынуждал танцевать на лезвии ножа, но ей было всё равно.
А зря… Нет, чтобы и дальше молчать, покаянно склонив голову, взяла и собственноручно вложила в его руки оголенные высоковольтные провода.
Реакция Глеба в который раз не заставила себя ждать. Он бросился к ней, едва не поскользнувшись на расплывшейся по полу вязкой субстанции, и больно схватил за руку, вдавливая пальцы в мягкую впадину чуть выше локтевого сустава, и практически не размыкая губ, прошептал:
— Ах, вот как ты запела?! Это подруги тебя так надоумили? Что, понравилось быть независимой?
Юля улыбнулась. Болезненно, правда, едва сдерживая слёзы, но всё же выдавила из себя улыбку, чувствуя, как дрожат его руки. Необъяснимое состояние. Впервые захотелось гордо вскинуть голову и доказать, что не такая уж она и слабачка.
— Пусти! — произнесла с придыханием, пытаясь вырваться из звериной хватки. — Мне больно! Слышишь? — выкрикнула, почувствовав острую боль.
— Папа!..
Душераздирающий крик Сашки, влетевшего на кухню на всех парах, заставил Осинского вздрогнуть, а затем и отскочить от жены, словно его ошпарили кипятком. Он сконфужено уставился на плачущего навзрыд сына, потом перевел взгляд на потирающую локоть Юлю и судорожно сглотнул.
— Не оби-жай-й-й… мою маму-у-у, — выдавил тот сквозь всхлипы, бросившись к Юле. Она распахнула руки, принимая сына в материнские объятия, и осуждающе посмотрела на Глеба.
— Ну да, — усмехнулся он горько, придя в себя окончательно. — Один я виноват, да? Саша, сынок, иди сюда! — протянул руки, завлекая к себе мальчика.
— Не придирайся к словам, — сказала как можно спокойней Юля, успокаивая начавшего икать сына. Говорить было невероятно трудно. Едва переводила дыхание, настолько сильно бил озноб, но всё же сдерживалась из последних сил. Ради сына придала голосу привычное для его ушей ласковое звучание. — Никто тебя не винит. Но можно было обойтись и без светопреставления, — кивнула на разрушенную кухню и чавкающий под ногами ужин. Да ладно ужин, пофиг на посуду, у неё этой посуды — море. С продуктами тоже проблем нет — сейчас что-нибудь приготовит, даже тот самый омлет или кашу какую-нибудь. Тут Сашку жалко. Ребёнок и так чересчур эмоционально реагирует на любое повышение голоса, а тут такой мандец. И попробуй переубедить после этого, что папа с мамой «просто» разговаривали. — Сыночек, никто никого не обижает, правда, папа? — поцеловала курчавую головку, раскачивая маятником хрупкое тельце. Сердце обливалось кровью от его глубоких всхлипов, и теперь, чтобы успокоить его, понадобиться не один день. Страшно представить, что сейчас бы произошло, признайся она о связи с Дударевым. Даже на минутку, даже на секунду не хотела это представлять, потому что тогда могли произойти страшные вещи и Сашка стал бы первым, кто пострадал от их разрушительной силы.
