Ночью, когда Ядевский возвращался из клуба, к нему подошла нарумяненная, нарядно одетая женщина и попросила огня, чтобы закурить папиросу. В ту минуту, когда молодой человек зажигал спичку, она выхватила кинжал и ударила его в грудь. По счастью у него в кармане лежал серебряный портсигар, и это спасло его от верной смерти. Казимир выхватил шпагу и бросился вслед за женщиной, но она успела скрыться.
В ту же самую ночь двое вооруженных дубинами людей внезапно напали на полицейского, дежурившего у Красного кабачка. Но когда тот выхватил из кармана револьвер, они побежали по направлению к реке и там как сквозь землю провалились.
Дни и ночи наслаждений пролетали с быстротой молнии. Эмма в объятиях мужа забывала обо всем на свете — и об угрожающей ей опасности, и о предстоящем исполнении своих кровавых обязанностей. Однажды вечером к ней в комнату постучалась Генриетта. Эмма вздрогнула, поспешно привела в порядок свои растрепанные волосы и отворила дверь.
— Ну, что новенького? — спросила она у своей наперсницы, которую апостол посылал в Киеве разведать, что и как.
— Плохи дела, — отвечала девушка, поцеловав руку своей повелительницы, — никто из наших в Киеве пока не арестован, но они блуждают там, словно дикие звери в пустыне, не зная приюта. Беда в том, что полиция вскорости нападет и на наш след… Анюта Огинская бесследно исчезла, а Казимир Ядевский сделался нашим злейшим врагом.
Графиня молча устремила взор на угасающее пламя в камине.
— Приготовься к борьбе, — продолжала Генриетта, — сейчас, в минуту опасности, нужно принять какие-нибудь решительные действия, иначе мы погибли! Теперь не время для наслаждений.
— Это совершенно справедливо, — ответила сектантка, — мы сотворены не для блаженства, а для лишений, скорбей и страданий… Скажи апостолу, что я прошу у него еще одну ночь. Завтра на рассвете я отдамся в полное его распоряжение и предам графа Солтыка в его руки.
Последняя ночь пролетела для новобрачных как один миг. На заре Эмма встала с постели, закуталась в шубу, села у камина и позвала к себе мужа.
— Что прикажешь, мой ангел? — спросил граф, вытягиваясь на медвежьей шкуре у ног красавицы.
— Пора нам очнуться от нашего опьянения, — сказала она, — мы насладились счастьем, этой мимолетной мечтой в скорбной долине слез. Приготовься к жестоким страданиям, мой милый супруг, они наше прямое назначение в этой жизни, а покоряясь им безропотно, мы идем по пути к вечному блаженству.
— Это один из догматов вашей секты, не правда ли?
— Да… Мы с тобой предавались греховным наслаждениям и должны искупить этот грех самыми ужасными страданиями и добровольной смертью.
— Не говори мне о смерти!
— Ты и не подозреваешь, что она уже стоит у тебя за спиною.
— У меня?!
— Да… Приготовься… Я жрица, а ты — жертва… После того как ты покаешься, смиришь и очистишь свое сердце, я принесу тебя в жертву Богу, как древний патриарх Авраам — своего сына Исаака.
— Ты убьешь меня?
— Да.
— Скажи, ради Бога, кто из нас двоих сошел с ума, я или ты?
— Ты в моей власти.
— Кому же ты намерена предать меня?
— Вспомни, что ты сказал мне несколько дней назад: «Упейся моей кровью, если это доставит тебе удовольствие». Теперь я жажду крови.
— Какая жестокая шутка! — и Солтык засмеялся.
Эмма встала и придавила пальцем пуговку, скрытую за тяжелой драпировкой.
— Что ты делаешь? — спросил граф.
— Зову своих сообщников.
— Зачем?
— Я вижу, что ты не покоришься добровольно своей участи.
— И ты готова совершить насилие надо мной? Над своим мужем?! — вскричал Солтык.
— Да.
— За что же ты меня ненавидишь?
— Пойми, это любовь, а не ненависть; я желаю спасти твою душу от вечных мук.
— Но разве я не сумею защититься? Я пока на свободе и не позволю заколоть себя, как ягненка!
— Ты у меня в плену… Никто не явится к тебе на помощь.
— Змея! Не доводи меня до бешенства!
В порыве необузданной ярости граф схватил
сектантку за горло и, наверно, задушил бы ее, если бы Каров не напал на него сзади и не повалил на пол. В тот же миг в комнату ворвались еще двое мужчин и с ловкостью профессиональных палачей связали графа по рукам и ногам. Несчастный устремил на предательницу полный ненависти взор, а она смотрела на него совершенно равнодушно, без малейшего сострадания.
Приподнялась тяжелая портьера, и в комнату вошел апостол.
— Вот жертва, которую я обещала предать тебе, — сказала сектантка, — возьми ее… Я свято исполнила свою миссию и жду твоих дальнейших распоряжений.
Апостол приказал отвести графа в подвал, наложить на него цепи и запереть без пищи и воды до следующего утра. В назначенный час он спустился в подземелье и начал увещевать грешника. Тот долго слушал его, не удостаивая ответом, а потом, с гордостью подняв голову, сказал:
— Я попал в твои руки посредством измены и насилия, но никто на свете не принудит меня добровольно подчиниться кровавым уставам вашей варварской секты. Граф Солтык может быть великим грешником, но он никогда не был и не будет ни подлецом, ни трусом.
Апостол вышел.
— Граф чрезвычайно горд, — сказал он своим сообщникам, — трудно нам будет довести его до раскаяния.
— Позволь мне укротить его, — взмолилась Генриетта.
— Нет… Опасность возрастает с каждым днем. Нам нельзя терять времени. Чтобы сломить эту надменную натуру, нужны руки посильнее твоих, девочка.
По приказанию апостола Каров и Табич, вооруженные плетьми, спустились в подземелье. Час спустя укротитель зверей вернулся и доложил:
— Мы сделали все, что могли, но граф не сдается.
Апостол грозно нахмурил брови.
— Это мы еще увидим, — проворчал он сквозь зубы и снова отправился в подвал.
— Долго ли ты будешь упрямиться? — спросил он. — Я наместник Бога на земле, твой владыка, твой судия… Становись передо мной на колени!
Солтык не шевельнулся и не произнес ни слова.
По сигналу апостола два служителя раздели графа и положили его на утыканную острыми гвоздями дубовую доску. Кровь полилась струею, но страдалец не издал ни единого звука.
— Этого мало! — вскричал грозный инквизитор, — ты одержим бесом сильнее, нежели я думал!
Он подозвал к себе Карова и шепнул несколько слов ему на ухо. Графа сняли с доски, связали ему руки веревкой и, продев ее в кольцо, ввинченное в потолок, подняли его вверх…
Тут к нему подошли Эмма и Генриетта с раскаленными железными прутьями в руках.
