Фоксу пришлось встать. Нужно было двигаться.
Он помнил, как родители говорили ему такие вещи. Конечно, он помнил. Однако до этого момента ему ни разу не приходило в голову, что не все родители говорят такие вещи своим детям. Ему не приходило в голову, что ему промыли мозги, заставив поверить, что его личность — это сумма его успеха у женщин. И…
И его мать вздрагивала, увидев его, не потому, что он напоминал ей отца. Это было чувство вины. Фоксу это тоже не нравилось. Он осознавал свои поступки и не хотел, чтобы его мать брала на себя ответственность за них, потому что это было бы трусостью. Но, Боже, это было облегчение. Знать, что мать не боится увидеть его лицо. Знать, что он не сломался, но, может быть, просто может быть, он попал в какую-то категорию ещё до того, как понял, что происходит.
Больше всего на свете в этот момент он желал Ханну.
Он хотел зарыться лицом в её шею и рассказать ей всё, что сказала Шарлин, чтобы она могла подытожить это для него в своей манере Ханны. Чтобы она поцеловала соль с его кожи и спасла его. Но Ханны там не было. Она ушла. Он отослал её. Так что ему пришлось спасаться самому. Он должен был разобраться во всём сам.
— Люди подумают, что она сумасшедшая, раз решила рискнуть мной. Люди будут думать, что я собираюсь сделать с ней то же, что отец сделал с тобой.
Когда ответа не последовало, Фокс оглянулся через плечо и увидел, что Шарлин агрессивно тушит сигарету. — Позволь мне рассказать тебе одну историю. Эрл и Жоржетта уже более десяти лет ходят в бинго, сидя на противоположных сторонах зала. Настолько далеко друг от друга, насколько это возможно. Они могут выглядеть как милые маленькие пенсионеры, но позволь мне сказать тебе, что они упрямы до жути. — Шарлин прикурила ещё одну сигарету, удобно устроившись посреди своего повествования. — Эрл был женат на сестре Жоржетты, пока она не умерла. Молодая. Может быть, лет пятидесяти. И, в общем, утешая друг друга, Эрл и Жоржетта влюбились друг в друга, так? Оба они беспокоились, что люди их осудят, поэтому они перестали встречаться. Отрезали друг друга. Но, черт возьми, если бы они не пялились друг на друга через весь зал бинго, как два влюблённых щенка, в течение многих лет.
— Что случилось?
— Я собираюсь рассказать тебе, не так ли? — Она затянулась дымом. — Потом Жоржетта заболела. Та же болезнь, что и у её сестры. И Эрл не только понял, что упустил возможность создать жизнь с любимой женщиной, но и не имел права помочь ей в трудную минуту. Не имеет права заботиться о ней. Имело ли значение, что думали другие люди в тот момент? Нет. Не имело.
— Господи, мама. Неужели ты не могла выбрать что-нибудь более бодрящее?
— Я ещё не закончила, — терпеливо сказала она, наслаждаясь собой. — Эрл признался Жоржетте в любви и переехал к ней, выхаживал её. Теперь они сидят в первом ряду каждый раз, когда я устраиваю бинго в Абердине. Их не разнять и ножом для масла. И знаешь, что? Все за них рады. Нельзя прожить жизнь, беспокоясь о том, что подумают люди. Однажды ты проснёшься, посмотришь на календарь и посчитаешь дни, которые ты мог бы провести счастливым. С ней. И никого другого, особенно тех, кто болтали языком, не будет рядом, чтобы утешить тебя.
Фокс подумал о том, что проснётся через пятнадцать лет и ни одного из них не проведёт с Ханной, и у него закружилась голова, кухня матери кружилась вокруг него, лёгкие горели. Перейдя в гостиную, он опустился на диван и стал считать вдохи, пытаясь побороть внезапную тошноту.
Усталость обрушилась на него неожиданно, и он не был уверен, почему. Может быть, дело было в том, что его давние проблемы были разгаданы, объяснены, и в последующем ощущении невесомости в животе. Может быть, это был эмоциональный переизбыток или полная депрессия от потери Ханны и её слез, плюс знание того, что его мать втайне не ненавидит его. Всё это обволакивало его голову, как толстая, пушистая повязка, затуманивая его мысли, пока они не стали не более чем угасающим эхом. Его голова откинулась на подушку, и круговерть беспокойства в конце концов погрузила его в глубокий сон. Последнее, что он помнил, — это то, как мама укрывала его одеялом, и обещание, которое он дал себе. Как только он проснётся, он пойдёт за ней.
Подожди. Я скоро буду, Веснушка.
* * *
Фокс проснулся под солнечным светом и услышал шум голосов.
Он сел и осмотрелся, собирая воедино события прошедшей ночи, пытаясь очиститься от паутины, которая держалась сильнее, чем обычно. На всех поверхностях валялись всякие мелочи, стоял стойкий запах «Мальборо Редс». Это была гостиная его матери. Он знал это. А потом их разговор вернулся в мельчайших подробностях, и в животе заныло.
Было утро. Восемь утра.
Автобус… автобус обратно в Лос-Анджелес уходил в семь.
— Нет. — Фоксу чуть не стало плохо. — Нет, нет, нет.
Он вскочил с дивана как подкошенный, его желудок бешено колотился. Из кухни на него уставились несколько пар глаз, принадлежащих пожилым дамам, которые, очевидно, собрались на кухне Шарлин за кофе и пончиками.
— Доброе утро, милый, — пропела его мать, садясь за стол, на то же место, где сидела вчера вечером. Та же кружка в её руках. — У меня тут пирожное “медвежья лапа” с твоим именем. Иди, познакомься с женской бандой.
— Я не могу. Я… она уезжает. Она… уехала? — Он похлопал по карману джинсов и нашёл свой телефон, батарея которого была заряжена на 6 %, и быстро набрал номер Ханны, провёл рукой по волосам и зашагал, пока звонил. Ни за что. Он ни за что не позволит ей сесть в автобус и вернуться в Калифорнию. У него ещё не было плана, не было стратегии, как удержать Ханну. Он знал только, что страх Божий пробирает его до костей. Реальность того, что она действительно ушла вместе с тем, что его мать сказала ему вчера вечером, чертовски хорошо расставило приоритеты Фокса.
Моя голова вылезла из задницы, Ханна. Ответь на звонок.
Голосовая почта.
Конечно, это были начальные такты песни «Me and Bobby McGee», а затем хрипловатое приветствие.
Фокс перестал вышагивать, звук её голоса, донёсшийся до его уха, омыл его, как тепло из камина. О Боже, о Боже, он был таким болваном. Эта девушка, один ангел из миллиарда, любила его. Он любил её в ответ диким, отчаянным, неконтролируемым образом. И он не знал, как построить с ней дом, но они вместе разберутся в этом. В этом он был уверен.
Ханна дала ему веру. Она была его верой.
В его ухе раздался гудок. — Ханна, это я. Пожалуйста, пожалуйста, выйди из автобуса. Я возвращаюсь домой прямо сейчас. Я… — Его голос потерял силу. — Просто выйди из автобуса в безопасном месте и жди меня, хорошо? Я, блять, люблю тебя. Я люблю тебя. И мне жаль, что ты влюбилась в идиота. Я… — Найди слова. Найди правильные слова. — Помнишь, в Сиэтле ты сказала, что мы пытались всё это время. С прошлого лета. Чтобы быть в отношениях. Тогда я не до конца понимал, но сейчас понимаю. Не было никакой жизни вдали от тебя, потому что, Господи, это вообще не жизнь. Ты, Ханна. Ты моя жизнь. Я люблю тебя, и я возвращаюсь домой, так что, пожалуйста, детка. Пожалуйста. Ты просто подождёшь меня? Мне очень жаль.
Фокс остановился и прислушался, как будто она могла как-то ответить и успокоить его, как делала всегда, а потом повесил трубку с ужасом, скручивающимся в животе. Подняв глаза, он увидел, что женщины находятся в разных состояниях плача — от утирания слез до откровенных рыданий.
— Мне нужно идти.
Никто не пытался остановить Фокса, когда он выбежал из двери и помчался к своему грузовику, бросился на водительское сиденье и вылетел с парковки. На выезде на шоссе он попал на светофор и, выругавшись, затормозил. Чувствуя себя не в своей тарелке, он снова достал телефон и позвонил Брендану.
— Фокс, — сказал капитан, ответив на первый звонок. — Вообще-то, я хотел тебе позвонить. Я хочу ещё раз извиниться…
— Хорошо. Но сделай это в другой раз. — Светофор загорелся зелёным, и он притормозил, выезжая на шоссе, благодаря Бога за то, что не было пробок в час пик. — Ханна с тобой? Она осталась у тебя прошлой ночью?
