Так все началось. Я хотел, чтобы она была в моей жизни, а теперь, после нашего фиктивного брака, все начало меняться. Это было большим, чем просто «я должен помочь ей выбраться из этой ситуации». Я начал узнавать ее — ее причуды, то, что ей нравилось, а что не нравилось, то, как она реагировала на мои слова. Теперь это было больше, чем просто желание иметь ее в своей жизни. Я хотел, чтобы она хотела быть в моей жизни. Как бы я ни знал, что я был паршивым лжецом, и знал, что буду продолжать лгать ей, я хотел бы быть кем-то другим. Кем-то, кто знал бы все правильные вещи, которые нужно сказать, чтобы она осталась.
Я знал, что этого не случится, когда все будет сказано и сделано, потому что я не был таким парнем. Она заслуживала кого-то теплого и открытого, и все же я, эгоистичный ублюдок, не мог и не хотел думать о том, чтобы она была с кем-то другим. Холодность и отстраненность были тем, с чем я вырос, и холодность и отстраненность были тем, чем я стал. Меня не волновало это в любой другой части моей жизни, но с Роуз это беспокоило.
Когда ее волосы упали и закрыли лицо, я снова откинул их назад и закрутил за ухо. Инстинктивно я провел тыльной стороной пальцев по линии ее челюсти, и ее пальцы ухватились за мое запястье. Моя челюсть сжалась, и я провел рукой по ее шее, пытаясь помассировать мышцы и помочь ей расслабиться. Чем больше наша кожа оставалась в контакте, тем труднее мне было сдержать себя и не приподнять ее голову, чтобы снова поцеловать ее. Оба раза, когда мы целовались, я не мог насытиться ее вкусом. Она каким-то образом оставляла меня желать большего каждый раз, и так было со всем, не только с поцелуями. Так было даже с ее улыбками. С той первой ночи все это началось, потому что я хотел большего. Смогу ли я когда-нибудь получить достаточно?
— Одна капля каждые семнадцать секунд, — пробормотала она, отвлекая меня от моих мыслей. — Одна капля появляется каждые семнадцать секунд. Мы будем здесь еще несколько часов.
Ее крепкая хватка на моем запястье ничуть не ослабла.
— Это скоро закончится, — пробормотал я, моя рука все еще лежала на ее шее.
— У меня так кружится голова, — прошептала она, ее голос был едва слышен.
Я ничего не мог с этим поделать. Я придвинулся ближе к ней и прижался поцелуем к ее виску. Ее голова качнулась вправо, и мы упали на землю. Поймав мой взгляд, она снова опустила глаза, прочищая горло.
— Поговори со мной, Джек.
Я смягчил свой голос настолько, насколько мог.
— О чем ты хочешь, чтобы я поговорил?
— Просто дай мне услышать твой голос. Отвлеки меня. Ты никогда не говоришь о своей семье.
— Тут не о чем говорить. Мы не поддерживаем связь.
Не то чтобы мне было неловко говорить о своей семье, просто я не видел в этом смысла. В последние несколько недель Роуз была ближе ко мне, чем они когда-либо. Я не стану лгать и говорить, что никогда не желал иметь более дружную семью, но желание ничего не меняло.
— Почему?
— Нет конкретной причины. Мы все много работаем, и ни у кого из нас нет ни свободного времени, ни инициативы.
— Чем они занимаются?
— Моя мать — психолог, а отец — инвестиционный банкир.
— Братьев и сестер нет, верно?
— Верно.
— Почему ты захотел стать адвокатом?
Я задумался и понял, что у меня нет точного ответа.
— Я не знаю. Это всегда было чем-то интригующим. Отец моей матери, Лидии, был адвокатом по уголовным делам, и я был высокого о нем мнения, поэтому мне казалось естественным заняться юриспруденцией. К тому же, у меня это хорошо получается.
— Ты называешь свою маму по имени?
— Да. Она предпочла это, думаю, после определенного возраста.
— Ты не хотел заниматься уголовным правом, как твой дедушка?
— Одно время я думал об этом, но оказалось, что это не мое.
— Он жив?
— К сожалению, нет. Он скончался, когда мне было тринадцать лет.
— О, мне жаль, Джек. Значит, ты не так близок со своей семьей?
— Нет. Как я уже сказал, мы отдалились друг от друга.
Несколько минут прошли в молчании.
— Сколько еще осталось? — спросила Роуз.
— Совсем немного. Ты отлично справляешься.
Она фыркнула, и, когда еще больше жидкости хлынуло вниз, ее хватка на мне усилилась.
— Ты даже не представляешь, как это странно.
— Представляю.
Еще двадцать минут прошли почти так же. С каждой минутой после часовой отметки она становилась все бледнее.
— Как ты? — спросил я, мой голос прозвучал грубее, чем я хотел.
— Не очень хорошо. Меня тошнит, и начинает болеть голова.
— Это нормально. Ты висишь вниз головой уже час. Может, хочешь еще передохнуть?
В ответ она подняла голову, и мне пришлось отпустить ее шею, чтобы она могла опереться на спинку дивана.
Я изучал чашку, пока она делала несколько глубоких вдохов.
— Еще где-то десять минут, и ты закончишь.
Открыв глаза, она также осмотрела чашку, которая была заполнена почти на 8 сантиметров.
— Как ты думаешь, когда они смогут сказать?
Я нахмурился.
— Разве ты не слышала, что сказал доктор? — Когда она посмотрела на меня пустым взглядом, я продолжил: — Он ускорит процесс для нас. К счастью, они могут сделать тест здесь, так что мы вернемся завтра и узнаем, что происходит.
Просопев, она кивнула и взяла у меня чашку.
— Твоя рука, наверное, занемела. Я подержу ее.
— Я в порядке. Я не против.
— Я знаю, но я против.
Закрыв глаза, она сделала еще один глубокий вдох и снова наклонилась, убедившись, что чашка выровнена правильно.
Когда ее левая рука обвилась вокруг колена, я, не думая, схватил ее и соединил наши пальцы вместе. На этот раз она не смотрела на меня, но и не пыталась отстраниться. Мы просто держались за руки.
Я не был уверен, кто из нас держится крепче, но мы оставались в таком положении все десять минут, и наконец чашка была достаточно полна, чтобы остановиться.
— Хорошо-хорошо, Роуз. Все закончилось.
Она открыла глаза.
— Закончилось?
— Да.
Я забрал у нее чашку и захлопнул крышку, которую они нам оставили. Я поцеловал тыльную сторону ее руки, но вынужден был отпустить ее, когда встал.
— Отдохни несколько минут, а я отнесу это медсестре.
Она молча кивнула и откинулась на спинку кресла.
Мне потребовалось несколько минут, чтобы разыскать медсестру и передать ей чашку. Когда я вернулся в комнату и осторожно закрыл дверь, глаза Роуз открылись.
— Мы можем идти, Джек?
— Я думаю, тебе стоит посидеть еще несколько минут. Вот, выпей несколько глотков.
Я протянул ей бутылку с водой, которую купил для нее. Она выпила треть бутылки.
— Который час? — спросила она грубым голосом, закручивая крышку.
— Сейчас час дня.
Прежде чем я успел остановить ее, она поднялась на ноги и почти так же быстро покачнулась вперед-назад.
— Воу!
— Ради всего святого, сядь! — заворчал я, ловя ее руки, прежде чем она успела упасть. — Ты сидела с головой между ног больше часа. Ты же не собираешься встать и начать бегать вокруг. — Я попытался смягчить свой упрек. — Успокойся на секунду. По крайней мере, ради меня.
Она продолжала держать меня за предплечья и, как всегда, проигнорировала мои слова. Мы потянулись друг к другу в одно и то же время.
— Мне нужно вернуться. Я не хочу задерживать Оуэна дольше, чем это необходимо.
— Я знаю, и ты вернешься, но сейчас тебе нужно сесть на свою задницу и прийти в себя, прежде чем пытаться работать до конца дня.
Как бы я ни восхищался тем, как усердно она работала, чтобы открыть это место, сейчас было не время для того, чтобы она бегала и еще больше заболела.
Она подняла на меня глаза и кивнула. Из ее глаз исчез тот обычный свет, та искра. Она выглядела испуганной и уставшей, и это злило меня еще больше.
Я помог ей сесть и откинуться назад, занял место рядом с ней и сумел вырвать бутылку с водой из ее рук.
— Я хотела попить.
— Ты попьешь после того, как отдохнешь настолько, что сможешь стоять на ногах и одновременно держать бутылку с водой.
