Я часто думаю, что было бы, удайся наш побег. Никто не помог бы мне с работой, вкалывала бы на трех, едва успевая приползать за Машкой в садик, и точно так же ребенок бы не видел ни отца, ни матери, да еще бы и жил в нищете. Тогда решение сбежать казалось единственно верным, а сейчас я вообще не знаю, как будет лучше.
Вернее, как будет лучше для Маши, я знаю, но это вариант утопии. Наступить на горло себе, бывшему, изображать счастливую семью — вряд ли это принесет много счастья ребенку.
Незаметно для себя я вдруг оказываюсь в комнате, которую до этого обходила стороной. И мысленно, и придя в этот дом. Здесь темно, пусто и безжизненно. Постель идеально застелена, окна зашторены, шкафы и полки пустые. Со странным ощущением я провожу пальцем по туалетному столику, где раньше стояла моя косметика, по полке, где были фотографии. Отодвигаю шторы и смотрю на балкон, на котором часто сидела с чашечкой кофе.
Прошлую жизнь стерли из комнаты, как будто здесь никто и никогда не жил.
Хотя я бы тоже так сделала. Ни у меня, ни у Никольского приятных воспоминаний, связанных с этой спальней, нет. Все хорошее, что здесь происходило, давно стерлось и теперь я даже не могу с точностью сказать: а было оно, хорошее это?
Сейчас мне почему-то кажется, что эта комната — единственное место, где можно спрятаться и побыть в тишине. Я ложусь на постель, поверх покрывала, сворачиваюсь в клубочек и закрываю глаза. Запах очень знакомый, навевающий воспоминания. Конечно, это всего лишь кондиционер для белья, экономка использует его все время, что я помню этот дом. Но я специально в магазине проходила мимо него, нарочно брала совершенно другой, хоть и ненавидела мерзкий химозный лимонный запах.
Кажется, через некоторое время я начинаю засыпать. Здесь так тихо, звуков дома не слышно. Одна из самых тихих комнат в доме, кажется, здесь даже есть дополнительная звукоизоляция: чтобы дети не слышали, что происходит в спальне родителей. Все продумано для мелочей, если есть деньги — можно создать идеальный дом. Жаль, что вместе с ним не завозят идеальную семью.
Дверь вдруг открывается, впускает в спальню свет.
— Вж-ж-жух!
Вова держит на руках Машку, которая старательно тянет руки в стороны, изображая не то самолет, не то ракету.
— А мы тебя по всему дому ищем.
Он кладет дочь рядом, прямо как котенка — и она точно так же жмется ко мне.
— Прости меня, мамочка! Я тебя люблю!
— Я тоже тебя люблю, малыш.
И правда котенок: я ее глажу, а она тянется за ладошкой, жмурится. Это не притворство, не выполнение воли отца. Я знаю, что Маша любит нас обоих, что ей нужны и мама, и папа, что она имеет право расстроиться, если в самый главный праздник для ребенка один из родителей уезжает. Мы просто слишком осложнили ее жизнь.
Зато сейчас для нее все просто. Лежит на кровати, по обоим сторонам мама и папа, гладят и чешут ее в две руки. Внимания — завались! И абсолютное детское счастье совершенно неизбалованного ребенка. Разве можно, глядя на нее, ругать себя за недорогой подарок и сомневаться, стоит ли вообще его дарить? Он до сих пор лежит в сумке, не положен под елочку, чтобы утром обрадовать ребенка. Я очень хочу спросить, что подарит ей Вова, но не дает проклятая гордость, проснувшаяся совершенно не там и не вовремя.
— Не знаю, как быть ей хорошим отцом, — вдруг задумчиво говорит Никольский, когда Маша проваливается в дремоту, пригревшись между нами. — Уйти, что ли? Оставить вас вдвоем?
Испугавшись, я прижимаю руку к его губам.
— Не говори так. Не пугай ее еще больше. Просто найди детского психолога.
И взрослого. Он нам всем нужен, причем включая свекра, Настю, Марьиванну и экономку, которой еще только предстоит лицезреть последствия ностальгической варки сгущенки.
Я очень хочу дотянуть до полуночи вот так, рядом с Машкой, в тишине, тепле и уюте. Глупая вера в традиционное «как встретишь новый год, так его и проведешь» не дает покоя. Хочу провести год с Машкой, чтобы ничего не беспокоило, не пугало и не болело.
— Что загадала? — спрашивает вдруг Никольский.
— М?
— Нитка красная. — Он касается моего запястья, где действительно повязана красная нить с узелками. — Раньше не было.
Повесила совсем недавно. Семь узелков — семь желаний, глупая студенческая традиция.
— Так, ерунду.
— Например?
— Ну… — Я касаюсь одного из узелков. — Чтобы быть рядом с Машкой. Чтобы она была здорова. Чтобы поправилась Настюшка. Чтобы с работой все было хорошо. Чтобы Верка нашла себе хорошего мужа. И… так, кое-что себе.
В значениях последних двух не признаюсь даже под пытками. Но сама машинально поглаживаю их, невольно привлекая внимание Вовы.
Хочу узнать правду об отношениях отца и Иванченко.
Кто такая Азалия, почему он платил за Дашу, почему она сменила имя, и что стало толчком к ее убийству. Не совсем то желание, которое стоит вешать на нитку, но зато искреннее.
И еще я хочу разлюбить. А в идеале разучиться чувствовать, потому что легко любить того, кто к тебе равнодушен. А вот ненависть к любви отнимает кучу душевных сил.
— Что ты ей подаришь? — спрашиваю, когда понимаю, что Маша уснула.
— Велосипед.
— Велосипед? — Я недоверчиво смеюсь. — Серьезно?
— Серьезно. Выпросила. Двухколесный. Буду весной учить.
— Боже, я должна это видеть… — Я осекаюсь. — Ты пришлешь мне видео!
А когда-то Вова был категорически против опасных видов спорта. Мы даже ссорились из-за этого. Сейчас мне кажется, во многом его ненависть к экстриму была обоснована смертью сына, а тогда я горячо отстаивала право Машки познавать мир в том числе через адреналиновые развлечения. Но Никольский не разрешил ставить ее на коньки, не поддавался уговорам на велосипед и на гироскутер решился скорее из-за угрозы отца подарить лошадь.
А теперь велосипед. Боже, кто этот мужчина и что он сделал с моим бывшим мужем?
— Почему она так много спит? — хмурюсь я и проверяю температуру.
— Почему-почему, — ворчит Вовка, — кое-кто вчера с подружкой до двух ночи колобродил, вдвоем с Женей не могли угомонить. А утром за подружкой приехали и дальше принцессе спать не дали. Вот и срубило. Весь день мозг выносила подарком, утром проснется, сразу под елку нырнет. Отнесу ее в комнату.
— Включи видеоняню. Если проснется, я ей почитаю.
А мне не хочется уходить из комнаты. Втайне я надеюсь, что Никольский уложит Машу и уедет в свой аэропорт, навстречу работе. Но за окном все еще валит снег, толком ничего не видно и сугробы, кажется, доросли до второго этажа. Немного не хватает новогодней атмосферы: я всегда наряжала маленькую елку в нашей спальне. А Вовка по утрам все время об нее спотыкался, матерился и просил убрать куда-нибудь. Потом привыкал, а когда Новый год заканчивался, еще пару недель инстинктивно пытался перешагивать через нее.
— Ксюх… — в дверном проеме появляется его голова. — А мы с динозавром пришли?
— Э-э-э… я не помню.
Потерять динозавра — это катастрофа! Ребенок в любую минуту может проснуться, не обнаружить рядом любимую игрушку и впасть в отчаяние. А уж если не найдется к утру… Никольскому хорошо, он будет в командировке, а мне что делать?
— Посмотри в гостиной. — Я оглядываю комнату. — Здесь, вроде, нет.
— А ты будешь Новый год так встречать?
— А что? Да.
— А я видел платье.
— Ты что, рылся в моей сумке?
— Нет, ты оставила ее открытой. Почему не в платье?
— Потому что Маша спит и праздновать будет завтра.
— А я?
— Ну ты можешь надеть, хорошо.
Я хихикаю, когда бывший обиженно на меня смотрит, как будто не ожидал едкой шуточки.
— Вот ты издеваешься, а я тебе подарок принес.
Подарок? Это самый неловкий момент за последний год.
— А я тебе ничего не купила.
— Плохим мальчикам не положены подарки.
Он ложится на свободный край кровати и отдает мне большую коробку в крафтовой бумаге.
— Но иногда им достаются хорошие девочки.
