—Твоя мать меня любила сильно, так, как я того явно не заслуживал, но любят ведь не за что-то, а вопреки, да? Наши родители дружили, я тогда…был в отношениях с другой, хотел сделать ей предложение, — печально улыбается, а затем добивает остатки, прищуриваясь, словно эти воспоминания причиняют ему боль.
Надо же. Это что-то новенькое, видеть на лице отца эмоции, на лице, которое всегда было лишено любых проявлений чувств.
—Но жизнь — сука, сын. С твоей мамой у нас случился один раз, за который я не горжусь. Я тогда проживал свою трагедию и нализался, как скотина. На утро застаю ее в обнимку с собой. Конечно, твою маму я знал до всего этого, видел, что она проявляет ко мне внимание, но она была младше, и я совершенно не чувствовал подобного в ответ. Ей шестнадцать, мне восемнадцать, но мои мысли были заняты другой, примерно так же заняты, как твои мысли заняты Василисой. Через месяц выяснилось, что Азиза беременна, я сказал, что буду помогать. Отказ многих не устроил, случилось несколько очень грязных событий, и я принял решение жениться. Насчет аборта…это была явно манипуляция, она тебя любила, но тогда я не мог быть так уверен в этом и полагаться на авось. Так что перед браком я заранее оговорил рамки, за которые выйти не смогу. Первое, я волен делать, что хочу. Второе, я буду обеспечивать ее и сына, третье, я обещаю сохранить ее репутацию как матери, так и жены. Все три пункта я выполнял. Но женщины существа, живущие эмоциями. Она думала по-своему, что стерпится и слюбится. Как жена и мать она была безупречной. Успевала с тобой маленьким, готовила и убирала, несмотря на то, что к ее услугам были лучшие няньки и клининговые агентства. Нет, с тобой она занималась сама, с упоением и при этом не была уставшей. В своих попытках сделать из нас нормальную семью она прибегала к разным средствам, я не буду тебе это описывать, но просто поверь мне, женщина, живущая в нелюбви, будет страдать, как бы хорошо к ней не относились, а я забрасывал ее деньгами и подарками, но так и не смог дать то, что ей было так необходимо. Ты для меня был отдушиной, но были и другие дела, которые решать тоже должен был я. Семья Агеевых была не в восторге от нашего брака, ее отец пытался двинуть меня по карьерной лестнице дальше, а я артачился, хотел сам. Его это бесило, но больше его бесил несчастный взгляд дочери.
Я допиваю очередной стакан с виски, слушая и внимания. Знал ли я это? Нет, не знал. Мне мама говорила другое, как отец ухаживал за ней, как добивался от нее ответа, как, в конце концов, сделал ей предложение, все это не могло просто оказаться ложью? Что-то внутри обрывается. То, на чем я так уверенно стоял, рассыпается, а я лечу в пропасть, где все не так однозначно, как казалось изначально. Где мир разделился на все оттенки серого, где нет плохого и хорошего, а есть нечто среднее.
—Я не виню ее. Она меня любила, я ее нет, любила она меня больной любовью, это была обычная болезнь и зависимость от человека. Но несмотря ни на что, твоя мать была прекрасной женщиной, я ее уважал, ценил как мать своего ребенка, любил, как человека, родившего тебя, но не как женщину. Со временем Азиза стала мне родным человеком, таким, как сестра, к примеру. Это плохо, потому что она страдала. Я пытался говорить о разводе, и это заканчивалось еще хуже, и тогда я просто жил дальше, принимая тот факт, что мне суждено плыть в этой лодке дальше. Нельзя заставить полюбить, с этим я свыкся и жил, как жилось, пока однажды я не встретил ту, которая перевернула всю мою жизнь, просто поставила ее на голову. Твоя мать нас увидела, выбежала в слезах из офиса и попала под машину. Никто не хотел, чтобы все закончилось именно так. Потом случилась авария с тобой, и я потерял в один миг все. Для меня ты был якорем, который удерживал меня в бушующем море. А дальше ты сам все знаешь. Оглядываясь назад, у меня возникает один и тот же вопрос. Он мучит меня периодически. Почему я не получил возможности быть счастливым, почему?
Я сижу, остро нуждаясь в еще одном бокале виски. Отец хмурится и разливает еще по одной, а потом выпивает залпом. Не чокаясь.
—За твою маму. Земля ей пухом.
Отец обнимает меня за плечи, и у меня впервые нет желания оттолкнуть. Во мне сейчас целая смесь самых разных эмоций, но среди них нет то, которой я жил очень долгое время. Ненависти нет, есть печаль, темная и поглощающая в свои сети, а еще есть сожаление. Мне правда жаль, но ничего с этим сделать я не могу.
Это были два глубоко несчастных человека, живущих вместе. И как бы мне ни хотелось винить отца, оказалось, что винить его не в чем. А мать я слишком люблю, чтобы обвинять ее в любви к отцу.
Любовь иногда убивает. Ее убила именно она.
47. Спасательная операция
ГЛАВА 47
БЕЛОВ
Тишина стоит оглушающая, с этим придется как-то жить, но несмотря ни на что, прямо сейчас я чувствую облегчение. Словно с меня килограмм сто сняли, а все время до этого я тянул груз на спине. Отец смотрит на меня спокойно, на лице снова маска странного равнодушие, еще недавно проявленные эмоции словно ширмой скрываются холодными чертами.
А моя жизнь тем временем уже никогда не станет прежней.
—На свадьбу хоть пригласишь? Надеюсь, узнаю я о ней тоже в числе первых, — спрашивает Белов, изгибая брось. А я хмыкаю. И уже очень скоро приглашу, очень скоро, но узнаешь ты об этом последний, исходя из моего плана.
—Конечно, — потягиваю виски, и тут звонит телефон. Громко так орет, я достаю смарт и поглядываю на экран. Моя девочка, волнуется, наверное, конечно, я ушел аж на целых, ек макарек, три часа!
Беру трубку, сам не замечая, как моя физиономия расплывается в улыбке, я весь в предвкушении милого голоска своей малышки. Но на том конце провода молчат.
—Вась, не слышу тебя, — допиваю жалкие остатки бухла и встаю.
В трубке по-прежнему тишина, а затем слышно слабый скулеж. Не сразу понимаю, что к чему, но сразу поле этого скулежа звучит мужской прокуренный голос.
—Мажорик, если ты хочешь свою принцессу получить целой, а не по частям, то слушай внимательно.
Душа уходит в пятки, потому что я, бл*, в один миг понимаю, что моя девочка в опасности. А затем приходит другая мысль. Могла потерять телефон, и она вообще была с бабушкой.
—Почему я должен тебе верить?
—Хм, логично, малыш, ты покричи, чтобы твой *бырь услышал и поверил.
Сразу после этих слов в трубке звучит душераздирающий вопль, смешанный с моим именем. Кровь вскипает в жилах, а руки сами собой напрягаются так сильно, что готовы лопнуть. Тварь, я найду его и закопаю. Этот голос точно принадлежит Рапунцель, но как? Как, мать вашу, так вышло?!
—Тронешь ее еще раз, и ты покойник.
—Богатенький Буратино, не надо мне угрожать. Я всего-то хочу то, что и так было моим, а эта мелкая сучка потратила на себя или спрятала так, что х*р найдешь. Детали мне неважны, мне нужны мои бабки прямо сейчас. А ты, как я узнал из прессы, сынок местной шишки, так что давай сделаем друг другу приятно?
О чем он вообще говорит? Вася его знает, что ли?
—Ты кто такой, х*р с горы? — выплевываю, а сам упираюсь в стойку, пока отец все достаточно точно понимает, потому что слышит разговор от начала и до конца. Он начинает кому-то писать, показывает мне жестами, чтоб я не хамил, был сдержаннее.
Хер ли тут быть сдержанным, если моя девочка в руках не пойми кого.
—Папаня я ее названный. Васька тебе не рассказывала?
Отчим, что ли? Не рассказывала, конечно, и в этот момент меня такая злость берет, что я опять как будто бы за бортом ее проблем, хотя я должен был быть в курсе ТАКИХ событий, чтобы держать руку на пульсе. В конце концов, неадекват в «анамнезе» — это слишком уж опасное мероприятие, я обязан был быть в курсе! Вот почему она такая перешуганная была и еще боялась, что я могу решать проблемы кардинально.
—Условия, — выплевываю, усаживаясь на барный стул.
—Вот так бы и сразу, а то хамишь, старших не уважаешь. Папка тебя не научил, что ли? Что вежливым надо быть всегда…а то мало ли как обернется твоя грубость.
