Вчера вечером он нарушил ее девственность, тонкий слой плоти, который он постепенно отгибал, чтобы впустить один палец, два, три.
Он не разорвал его, ни своими пальцами, ни своим членом.
Ловкая шлюха восстановила бы девственную плеву и продала ее снова.
Но Виктория не была шлюхой.
Ее девственность могла быть исправлена. Если он возьмет Викторию сейчас, она никогда не сможет снова претендовать на невинность. Она не могла излечить Габриэля, но она могла быть уничтожена им.
Он не хотел причинять ей боль.
То, чего Габриэль хотел, не останавливало его прежде… От проституции. От убийства.
Он знал, что это не остановит его и теперь.
Непрерывно водя кругами, Габриэль нажал вглубь. И едва не рухнул от наслаждения, прострелившего его яички.
Но он не хотел наслаждения.
Виктория инстинктивно выгнула тело. Даже в этом она приняла его. Она, никогда не знавшая боли, которую мужчины могли причинить женщинам. Боли, которую мужчины могли причинить мужчинам.
— Это? — соблазнительно шептал Габриэль в волосы Виктории, в ее скользкую от воды щеку. Кружа, надавливая, кружа, надавливая сильнее, кружа, надавливая еще сильнее, уговаривая ее тело принять его, как его научили делать двадцать семь лет назад. — Это то, чего вы хотите, мадемуазель Чайлдерс?
— Да. — Виктория сжала веки и повернула голову к его губам, ища утешения у мужчины, которого она пригласила изнасиловать ее.
Так, чтобы он мог не испытывать боли.
Но он никогда не будет свободен от боли.
— Скажи мне, Виктория, — это то, чего ты хочешь? — промурлыкал он, его грудь баюкала ее спину, в то время как ее ладони распластались на медной стене, пытаясь сдержать ее наслаждение и боль. Но она не могла сдержать их. Опытная шлюха, какой был Габриэль, даже он не был способен сдержать их. — Все, что ты должна сделать — сказать мне остановиться, и я остановлюсь. Скажи мне, Виктория. Скажи мне остановиться.
Или он умрет. И заберет ее с собой.
Виктория приняла кончик его пениса в свое тело. И выдохнула свой смертный приговор.
— Не останавливайся!
Крики из прошлого эхом отзывались в его голове.
Остановись… Остановись… Остановись…
И следом: N’arrête pas… N’arrête pas… N’arrête pas…
Не останавливайся… Не останавливайся… Не останавливайся…
Мускулы бедер и ягодиц Габриэля сжались. Левая рука соскользнула с руки Виктории — женской руки, мягкой, узкой, которую так легко повредить или сломать — он погладил ее талию и обхватил бедро.
Он не остановился.
Растопыренные пальцы Виктории сжались в кулаки. Она сдавливала его плоть, отчаянно пытаясь приспособиться к чужеродному вторжению.
Ее боль вибрировала в горячем тумане.
Габриэль зарылся лицом в ее влажные волосы.
Он не хотел этого.
Душ беспрестанно барабанил по ним, мужчине и женщине, которых свели вместе страх и желание.
— Скажи мне остановиться, Виктория, — шептал Габриэль, топя в водных брызгах и напряженном убежище ее тела свое прошлое, которое он пережил, и будущее, которым был отвергнут.
— Не останавливайся! — задыхалась она.
— Скажи мне остановиться, Виктория, — повторил он. И отстранился назад, пока в ней не осталась только головка его члена.
Мускулы Виктории конвульсивно сокращались, пытаясь остановить его, пытаясь удержать его внутри.
Наслаждение. Боль.
Габриэль не хотел, чтобы Виктория видела тьму, достигая своей кульминации.
Voir les anges. Le petit morte.
Габриэль хотел, чтобы Виктория видела ангелов, а не смерть.
— Не останавливайся! — ее крик был смертным звоном.
Он осторожно погрузился еще на дюйм.
— Скажи мне остановиться, Виктория.
— Я могу чувствовать твою головку… — Виктория глотала горячий туман, вода струилась в ее рот, — …о, Господи!
Габриэль мог чувствовать Викторию так же остро, как она чувствовала его. Плоть, скользкая внутри и снаружи. Давление, которое росло, скапливалось, искало выхода.
Она должна была остановить его.
Он вонзился полностью.
Бедра Виктории впечатались в медную стенку.
— О, Боже мой! — вырвалось из ее горла.
Жар.
Габриэль не помнил женщину, которая была бы такой горячей. Он мог чувствовать гладкую влажность ее кожи и скользкий жар ее тела, связавшиеся узлом в его яичках.
— Скажи мне остановиться, Виктория, — неровно повторил он, скользя, падая в прошлое.
— Ты просил его остановиться? — с трудом выдохнула она, принимая в свое тело французского мальчика, который хотел быть ангелом, и шлюху, который молил о разрядке.
— Да! — прошипел Габриэль сквозь сжатые зубы. И не мог остановить себя. Он медленно и осторожно выскользнул из Виктории. Ради своего наслаждения, не ее. — Я просил его остановиться.
Виктория прикусила нижнюю губу — у нее были красивые губы, нижняя только чуть-чуть полнее верхней. Вода струилась по ее виску.
— Но он не остановился.
Он не остановился. Он не останавливался, пока второй мужчина не велел ему остановиться.
Тогда начался кошмар.
— Скажи мне остановиться, — произнес Габриэль.
Мольба. Но ангелы не молили.
Ягодицы Виктории сжались.
— Нет.
Секунду Габриэль не мог дышать от боли и наслаждения.
— Тогда моли меня не останавливаться, — безжалостно сказал он.
— Заставь меня умолять, Габриэль, — с вызовом сказала она, часть его.
Но он не хотел, чтобы она была его частью.
— Заставить тебя молить… как, Виктория? — спросил Габриэль, голос был опасно мягким, тело дрожало от потребности, внутри, снаружи. — Ты хочешь, чтобы я заставил тебя молить меня остановиться?
Боль.
— Да.
— Или ты хочешь, чтобы я заставил тебя молить меня не останавливаться?
Наслаждение.
— Да, — повторила она, задыхаясь, дрожа.
Желая принять и его боль, и его наслаждение.
Но Габриэль не хотел давать Виктории свою боль.
Он хотел думать, пусть только на мгновение, что он нашел душу, и что душу звали Викторией Чайлдерс. Женщину, которая видела в его лице, когда взрывалась наслаждением, лицо мужчины, который отрекся от своего тезки.
Габриэль сжал левое бедро Виктории. Его пальцы охватили выступ тазовой кости.
Его мускулы сжались.
Он хотел вонзаться в Викторию, пока она не закричит, чтобы он остановился. А затем он хотел вонзаться в нее, пока она не станет молить его не останавливаться.
Он хотел, чтобы Виктория прогнала правду и вернула безымянного мальчика, который думал, что сможет быть ангелом.
