Почти все девушки были прелестны — на устах их играли улыбки, но в глазах каждой светился недобрый огонек. Только одна Эмма выступала медленными шагами, с гордым величием и суровой осанкой древней жрицы, словно мраморная статуя. Апостол подошел к алтарю и начал громко молиться, прося Всевышнего милостиво принять кровь приносимого в жертву и простить ему его грехи. Потом он благословил жертву, а братья и сестры общины, стоя на коленях и колотя себя в грудь, затянули жертвенный гимн. Когда они в один голос троекратно повторили «аминь», жрица приблизилась к жертвеннику и подала сигнал. Раздались звуки музыки и снова началась дикая пляска вакханок.
В ту же самую минуту четыре красавицы в одеждах из звериных шкур осторожно, по-кошачьи, сзади подкрались к Солтыку, с громким восклицанием бросились на него и опрокинули на пол… В одно мгновение он был связан по рукам и ногам и уложен на жертвенник.
— Помилосердствуйте! — стонал несчастный мученик.
— Бог милосерден, — торжественно произнесла Эмма, засучивая рукава своей одежды. В руке ее блистал жертвенный нож, порфира широкими складками ниспадала до полу — казалось, что жрица стояла вся залитая алой кровью. Вокруг жертвенника продолжалась адская пляска вакханок с жезлами, бичами и ножами в руках.
Эмма наклонилась над своим возлюбленным, нежно обняла его за шею, поцеловала в губы и в то же самое мгновение нанесла ему первый удар в грудь. Кровь брызнула… трепещущая жертва испустила жалобный вопль, между тем как юные сектантки оглашали воздух дикими криками, словно фурии, опьяненные запахом человеческой крови.
Рано утром лакей разбудил патера Глинского и доложил, что еврей, служивший тому в качестве шпиона, желает сообщить очень важное известие. Через минуту отворилась дверь, и в комнату вошел человек в долгополом кафтане.
— Я напал на хороший след, — проговорил он, раболепно кланяясь чуть не до земли, — только вчера получил я известие, что Рахиль, хозяйка Красного кабачка, скрывается в Ромшино, в имении господина Монкони.
— Может ли это быть?
— Почему же нет? Барышня Монкони очень дружна с барышней Малютиной и, вероятно, уже поступила в секту.
— Это правда… Но признается ли Рахиль, если нам удастся ее поймать?
— О, это хитрая бабенка! Но она боится крови и потому не участвовала в убийствах, — она оказывала секте услуги другого рода. Быть может, она и сознается, а если не захочет, так мы силой заставим ее говорить.
Патер Глинский поехал в полицию и оттуда — к Ядевскому. Потом, вместе с полицейскими агентами они отправились в Ромшино. Из предосторожности они остановились в лесу, не доезжая до усадьбы, незаметно оцепили господский дом и тогда уже постучались в ворота. Навстречу к ним выбежал кастелян, весь бледный, и поклялся, что в доме никого нет.
Иезуит вошел вместе с агентами в дом, а Ядевский остался на карауле у ворот. Вдруг из сада донесся громкий, отчаянный крик. Кто-то — по всей вероятности женщина — ругался, умолял о пощаде и ревел во все горло. Не прошло и минуты, как двое агентов притащили молодую хорошенькую крестьянку, собиравшуюся перелезть через забор.
— Пустите меня!.. Я деревенская девушка! — вопила пленница.
— Как бы не так! — усмехнулся один из агентов. — Я давно знаю тебя, Рахиль Басси! — и резким движением он сорвал с ее головы красный платок.
Еврейка упала на колени и закричала во весь голос:
— Я ничего не знаю!.. Я не виновата!
— Это мы увидим, — возразил полицейский чиновник. — Марш вперед!
Рахиль привели в комнату, где сидел патер Глинский с остальными агентами.
— Признавайся, что заставило тебя скрываться в здешней усадьбе? — начал старший агент.
— Я не сделала ничего дурного!.. Как Бог свят, ничего!
— Замолчи, разбойница, душегубка!
— Я никогда не проливала человеческой крови… В этом я неповинна.
— Говори, где твои сообщники?
— У меня нет сообщников!.. Я не преступница… Убей меня Бог на этом самом месте! Не возьму я такого греха на душу!
— А знаешь ли ты барышню Малютину?
— Знаю.
— Приходила ли она в Красный кабачок?
— Приходила.
— Зачем?
— Встречаться с господами.
— С Пиктурно и графом Солтыком?
— Кажется, да.
— Знала ли ты, что Малютина сектантка?
— Боже меня сохрани! Я этого и не подозревала!
— Ты лжешь, негодная! Тебе известно, что к этой секте принадлежит и Генриетта Монкони. Ты знаешь, где скрываются твои гнусные сообщники. Признавайся!
— Ничего я не знаю и не ведаю!
— Не хочешь признаваться? Ну, так мы тебя заставим! У нас для этого есть отличные средства.
— Пощадите! — воскликнула еврейка, падая на колени. — Я ничего не знаю!
— Перестань реветь! — пригрозил чиновник. — Кнут развяжет тебе язык!.. Позвать сюда пару здоровых баб с кнутами!
— Сжальтесь! — умоляла трепещущая от страха Рахиль. — Ведь я женщина… Неужели вы будете пороть меня?
— Не мы, а бабы.
— Нет, нет!.. Я не позволю!
— Тем скорее ты признаешься.
В комнату вошли две плотные, краснощекие, деревенские бабы с кнутами и веревками в руках. Увидя еврейку, они злорадно оскалили зубы.
— Вяжите ее! — скомандовал чиновник.
— Сжальтесь, пощадите!
Несмотря на упорное сопротивление, Рахиль была моментально связана проворными бабами.
— Прикажете начинать? — злобно усмехнулись они, обращаясь к агенту.
— Валяйте!
На обнаженную спину еврейки градом посыпались удары.
— Довольно!.. Довольно!.. Я все скажу… Развяжите меня! — кричала злополучная дщерь Авраама.
— Еще пять ударов для окончательного усмирения, — приказал чиновник.
Снова поднялись кнуты, снова заорала еврейка, но вопли ее не тронули никого из присутствующих. Рахиль призналась во всем: в своих сношениях с апостолом секты и с Эммой Малютиной, в убийстве Пиктурно и во многих других, до сих пор нераскрытых преступлениях. Она сообщила, что сектанты имеют убежища в Красном кабачке, в Мешкове и в Окоцине, и прибавила, что Эмма завлекала графа Солтыка с намерением принести его в жертву.
— Куда она его увезла?
— Не могу знать.
— Эй, бабы, принимайтесь за дело!
— Пощадите! Право я не знаю, где граф, в Мешкове или в Окоцине.
Посоветовавшись с патером Глинским, агент прекратил допрос и поспешил возвратиться в Киев, увозя с собою Рахиль.
Между тем, весть об аресте Рахили распространилась по деревне с быстротой молнии, и Юрий стрелой полетел известить об этом Сергича, а тот, не медля, отправился в Окоцин. В замке он застал только апостола, Эмму, Генриетту, Карова и Табича. Остальные сектанты разбежались: кто — в Галицию, кто — в Молдавию.
