— Тебе весело? — спрашивает он, приближаясь ко мне, и дёргает собачье ухо. Я глупо ему усмехаюсь. Как будто есть смысл спрашивать. Я же с ним?
Он тянется и ведёт кончиком пальца по моей щеке.
— Я люблю твою улыбку, Райли. Ту, которая прямо сейчас на твоём лице, — он обхватывает ладонью мою шею сзади, большим пальцем проводя по нижней губе. Его прозрачные глаза изучают мои и что-то в них выискивают. — Ты выглядишь такой беззаботной и радостной. Такой красивой.
Я склоняю голову, мои губы прощально касаются его пальца.
— В отличие от тебя? — спрашиваю я. Он вопросительно выгибает брови. — Когда улыбаешься ты, твоё лицо кричит о проказах и неприятностях, — и о горе, мысленно добавляю я.
Я качаю головой, когда улыбка, которую я только что описала, появляется на его лице. Провожу свободной рукой по его груди, довольная шипением, сопровождающим его дыхание, в ответ на моё прикосновение, и вижу огонь, пляшущий в его глазах; и это выражение «я типичный плохой парень» написано на нём большими буквами.
Его улыбка становится шире:
— Плохой мальчик, да?
Прямо сейчас, в этот момент, понимаю — нет такого варианта, что я когда-нибудь буду в состоянии противостоять ему — с его взъерошенными волосами, изумрудными глазами, и этой улыбкой. Смотрю на него из-под ресниц, прикусив нижнюю губу.
— А ты из тех девочек, которым нравятся плохие мальчики, Райли? — спрашивает Колтон низким хриплым голосом, в котором сквозит желание, его губы в сантиметрах от моих, глаза горят решимостью.
— Неа, — шепчу я, едва имея достаточно самообладания, чтобы выговорить это вслух.
— А ты знаешь, что нравится плохим мальчикам? — он кладёт руку мне на поясницу, с силой прижимая к себе. Горячие вспышки удовольствия взрываются в каждой точке, в которой соединяются наши тела.
О, боже! Его прикосновения. Твёрдое тело, прижатое к моему, вызывает жгучую потребность в том, чего я не должна желать. Не должна хотеть от него. Но у меня больше нет сил с ним бороться. Я рвано втягиваю воздух, не доверяя собственным голосовым связкам.
— Нет, — всё, что получается сказать в ответ.
И после следующего вздоха Колтон сокрушает мой рот иссушающим жаром поцелуем, окрашенным почти насильственным желанием. Он целует меня так, будто мы в одиночестве в его комнате. Его руки проходятся по всей длине моего тела, порхают на шее, берут в чашу ладоней лицо, пока он медленно ослабляет интенсивность поцелуя.
В качестве завершающего штриха Колтон оставляет лёгкий поцелуй на кончике моего носа, затем отклоняется; дьявольский взгляд всё ещё тлеет в его глазах.
— Итак, нам плохим мальчикам, — продолжает он, в то время как моя голова всё ещё кружится, — нам нравится, — он наклоняется, его губы у моего уха, тепло дыхания щекочет кожу. Думаю, сейчас он собирается сказать мне что-то эротическое. Что-нибудь шаловливое, что он хочет со мной сделать, и от затянувшейся паузы я зависаю в раздумье, — ужинать!
Я откидываю голову и громко хохочу, рукой на его груди отодвигая его от себя. Он смеётся вместе со мной, забирая у меня из рук плюшевую собаку.
— Попалась! — восклицает он, хватая меня за руку, и мы покидаем ярмарку.
Мы пробираемся к машине, болтая ни о чём, затем выезжаем с парковки. Пока мы едем, Колтон включает радио, я тихонько ему подпеваю.
— Тебе действительно нравится музыка, да?
Я улыбаюсь ему, продолжая петь.
— Ты знаешь слова каждой звучавшей сейчас песни.
— Это — моя незамысловатая форма терапии, — отвечаю я, регулируя ремень безопасности так, чтобы повернуться и смотреть ему в лицо.
— Свидание было настолько плохим, что тебе уже нужна терапия? — острит он.
— Прекрати! — я смеюсь его шутке. — Я серьёзно. У музыки лечебный эффект.
— Как это? — спрашивает он; его лицо сосредоточено, потому что мы выехали на оживлённую I-10.
— Мелодия, слова, чувства, которые за всем этим скрываются — так просто всего не передать, — я пожимаю плечами. — Не знаю. Полагаю, иногда музыка говорит о моих чувствах лучше, чем я сама. Может быть, когда я пою, всё, о чём трусила сказать кому-то, я опосредованно могу сказать в песне. Думаю, для меня это лучший способ описать что-либо, — по моим щекам ползёт румянец, потому что я чувствую себя глупо, что не в состоянии объяснить лучше.
— Не смущайся, — говорит он мне, протягивая руку и располагая её на моём колене. — Я улавливаю суть. Понимаю, что ты пытаешься мне сказать.
Я собираю воображаемые ворсинки с моих джинсов, — это моя нервная привычка, когда я попадаю в неловкую ситуацию. Тихо смеюсь:
— После аварии, — и шумно сглатываю, в шоке от того, что мне настолько комфортно с Колтоном, что я добровольно делюсь с ним этой информацией. Это та часть моей истории, о которой я редко говорю, — это помогло мне. Когда я выписалась из больницы и вернулась домой, бедная Хэдди так устала слышать одни и те же песни много раз, что угрожала выбросить мой iPod в мусоропровод, — я улыбаюсь, вспоминая, как серьёзно она была настроена. Насколько была сыта по горло прослушиванием Matchbox Twenty. — Я использую это и сейчас, с детьми. Когда они только попадают к нам, или если им нелегко справляться с ситуацией, или если они не могут свободно рассказывать о своих переживаниях, мы помогаем им, используя музыку, — я пожимаю плечами. — Знаю, звучит не слишком научно, но это работает.
С абсолютной искренностью Колтон смотрит мне в глаза и спрашивает:
— Ты ведь действительно любишь своих воспитанников, да?
Я отвечаю без колебаний:
— Всем своим сердцем.
— Им очень повезло, что за них борешься ты. Этот тяжёлый для ребёнка путь должен прерываться. Он легко уничтожает, — Колтон качает головой, замолкая. Я чувствую, как он погружается в какие-то непостижимые воспоминания, и от него исходит печаль. Я кладу руку поверх его ладони на моём колене, и ободряюще сжимаю её пальцами. Что произошло с этим красивым мужчиной, который всего минуту назад был игрив и сексуален, а в следующую уже тих и задумчив? Что вмещает в себя этот населённый призраками взгляд пронзительных зеленых глаз? Что прошлое дало ему, какой жестокий стимул заставил выбрать свой путь, добиваться успеха любой ценой?
— Хочешь, поговорим об этом? — тихо спрашиваю я, боясь выглядеть излишне любопытной, но желая, чтобы он поделился тем глубинным тёмным секретом, который имеет над ним такую власть. Мы как будто играем в Ану и Кристиана (прим. перев. персонажи романа «50 оттенков серого»).
Он громко вздыхает, тишина в машине разрастается. Я украдкой бросаю на него быстрый взгляд и вижу напряжение, запечатленное в линиях вокруг его рта. Огни проезжающих мимо автомобилей отбрасывают тени на его лицо, заставляя его казаться еще более неприкосновенным, далёким, каким я сейчас его ощущаю, несмотря на его непосредственную близость. Я очень сожалею, что задала свой вопрос. Опасаюсь, что ещё глубже погрузила его в воспоминания.
