Вал рассмеялся.
— Иди ко мне, ненасытная ты моя.
— Это я ненасытная? — воскликнула изумленно, умащиваясь на подушке.
— А кто, я?
— Ой, Вал, — рассмеялась, — с тобой спорить — себе дороже.
Однако Дударев и не думал лежать с ней рядом. Как только она расслабленно вытянулась на белоснежных простынях, он расположился между её ног, собираясь завершить начатое. Так горячо у неё там было. Жарко и влажно, что ему буквально до трясучки хотелось коснуться языком этого жара.
— Вот и помолчи немного, — заткнул её быстрым поцелуем, а когда Юля дернулась, собираясь отстраниться, ещё и обхватил её бедра руками, обездвиживая окончательно.
***
Юля лежала у Вала на груди, закинув на него расслабленную ногу и балдея от ровного биения сердца под ухом, перебирала пальцами звенья серебряной цепочки.
Это был не сон, а самые настоящие мучения. Она, то проваливалась в мимолетную дрему, то вскакивала, присматриваясь к лежавшим на тумбочке часам. Вал, будучи с ней в тесном контакте, проделывал то же самое. Чутко спали. Чутко реагировали друг на друга.
Насладиться такой невинной близостью мешало приближение рассвета. Судорожно хватались друг за друга, будто утопающие за соломинку, и старались соприкоснуться всем, чем только можно.
Жарко от этого было, тесно, порой неудобно, но какое это наслаждение — смогут понять немногие.
Тяжелые руки, словно стопудовые гири, сначала лежали на её груди, потом на животе, чуть позже — властно покоились между ног. Вал то обнимал её до хруста костей, то подминал под себя, прижимаясь щекой к груди. Она тоже не отставала, прижимаясь к нему каждой клеточкой своего разнеженного тела и тихо ластилась, упиваясь таким долгожданным умиротворением.
Иногда они проваливались в поверхностный чуткий сон, иногда смотрели друг другу в глаза, ведя немые диалоги или просто прислушиваясь к биению сердец. Порой он целовал её висок, зарывался носом в волосы и шумно выдыхал, а она лежала на нем и довольно вздыхала, мурлыча от пресыщения.
Уставшие, измотанные и… такие счастливые.
Но время — самый жестокий враг. Когда надо — ползет, как черепаха, а когда умоляешь его повременить — летит со скоростью звука.
Три часа ночи… Четыре часа утра. Ещё чуть-чуть. Ещё немного…
Господи, как же не хочется уходить, если бы кто только знал.
И это взгляд… на вылет просто. На поражение. Как и прежде, с некой долей осуждения, что оставляет его, отодвигает на второй план; с некой долей жгучей ревности, которую уже умела различать на самой глубине тёмно-серых глаз и самое важное — она видела в них искренние, неподдельные чувства, от которых уже не убежать, не скрыться.
— Вал, мне пора, — приподнялась на локте, всматриваясь в сосредоточенное лицо.
Она и так превысила лимит. Предупреждала, что не будет задерживаться, и в итоге забыла обо всем. Конечно, Надежде Павловне всё равно на её отсутствие, но и проблема ведь не в ней, а в Сашке. Вдруг он проснется раньше, а её нет? Что тогда?
Вал протяжно вздохнул, поднимаясь с кровати.
— Я отвезу тебя.
— Я лучше на такси, — принялась собирать вещи, чувствуя в груди давящее чувство. Переживала очень. Волновалась. Думала ведь как? Что на пару часиков. А оно вон как получилось. И уйти больно, и оставаться — пытки.
— Юль!
— Вал, не настаивай. Сейчас лето, многие соседи уже не спят в такое время. Пожалуйста! Я не хочу рисковать.
— Хорошо, — недовольно заиграл скулами, скрестив на груди руки. Оборонительная позиция. Так он пытался утихомирить рвущееся наружу негодование вкупе с элементарным желанием не отпускать её совсем. А что? Отличная идея. Закроет её сейчас в квартире, а сам поедет за Сашкой. И пох**, что потом будет, главное, что она рядом. Но Юля словно чувствовала его настрой, и пока одевалась, периодически бросала в его сторону предупреждающий взгляд.
— Юль… — перехватил её руки, когда она закончила возиться с одеждой. Прижал крепко к себе, приподнимая её всю над полом и внимательно, без каких-либо намеков на пошлость, спросил: — Увидимся сегодня?
Можно, конечно. Но только придется в обед признаться во всем Зыкиной и заручиться её поддержкой. Снова обращаться к Надежде Павловне что-то не особо хотелось. Эта выдаст её в два счёта, а Танька, вдруг чего, будет молчать, как партизан.
— Не обещаю, но постараюсь. Я позвоню тебе днем, хорошо?
— Хорошо, — согласился, отпустив её нехотя. Чувствовал, что что-то не так, а что — так и не мог сказать. То ли от предчувствия нехорошего, то ли волнения, что отпускает одну. Сдавливало что-то грудную клетку, не позволяя расстаться с легким сердцем.
Пока ждали такси, целовались, как обезумевшие. Жадно. Неистово. До онемения мягких тканей. Иногда с болью. Иногда с лаской. Ударялись зубами, сплетались языками, присасывались губами.
Казалось, уже не осталось такого места, к которому бы не прикоснулись, которое бы не исследовали и не попробовали на вкус и всё равно, как сумасшедшие, снова трогали друг друга, будучи не в состоянии разомкнуть объятия.
Не прощались. Зачем? И так хреново, к чему все эти «пока», «до вечера», «ещё увидимся»? Лишь бы создать ложную иллюзию? Так не нуждалась Юля в этом. Ели всё будет хорошо — она и так к нему приедет, без всяких там напутствий. Тут бы с Танькой договориться и выдержать допрос с пристрастием — всё остальное не важно.
С тяжелым сердцем скрылась в салоне такси и сколько могла, столько и оглядывалась назад на застывшую в сумраках высокую фигуру. Смотрела до тех пор, пока Вал не скрылся за поворотом, пока горячие соленые слёзы не затопили глаза, размыв приближающийся рассвет в мутные полутона.
От всего пережитого голова шла кругом. Адреналин стучал в висках, гнал по венам бурлившую ещё с ночи кровь. Это и состояние эйфории, и неминуемой опасности. Радости и боли. Горечи, и всё-таки надежды на скорую встречу. Внешне старалась выглядеть, как и всегда: сдержанно, спокойно, но царившее внутри торнадо заставляло дышать с нагрузкой и нервно сжимать вспотевшие ладони.
Поскорее бы домой. Поскорее бы к сыну. Убедиться, что всё хорошо — большего ей пока и не надо.
Поблагодарив водителя, тенью скользнула на крыльцо, и пока доставала из сумочки ключи, мысленно молилась, чтобы Павловну сморила усталость и сейчас она мирно спала в гостиной, прозевав её возвращение.
Дверь открылась практически сразу. Ну как, сразу — она даже не успела вставить в замочную скважину ключи. Странно. Вчера она точно закрывала её, да и няне приговаривала запираться изнутри. Неужели, когда выходила на улицу, забыла провернуть защелку?
С ухнувшим вниз сердцем, вошла в дом, бросила на пол сумку и уже наклонилась, чтобы снять туфли, как прозвучавший над головой шумный вдох заставил едва не подскочить на месте, испуганно уставившись на возвышающегося над ней обозленного мужа.
— Натрахалась? — протянул он на удивление спокойно, и Юле даже показалось, что у неё получится выговориться, избежав грандиозного скандала, но… грубая хватка за руку, сорвавшая с её губ сдавленный писк, тут же развеяла вспыхнувшую надежду в прах. — И как, понравилось?
[1] С.Маршак «Тихая сказка»
Глава 14
— Молчишь? — сцепил сильнее пальцы, отчего Юля громко вскрикнула.
Снова на одно и то же место, в мягкую впадинку возле локтевого сустава. Больно.
— А как же насчёт «объясниться»? Давай! Я весь во внимании, — начал терять терпение, повышая голос.
К такому невозможно подготовиться. Невозможно заранее выстроить правильную речь, отгородиться от вспышек бесконтрольной ярости. Была готова именно к такой реакции, но что сказать — не знала. Всё и так очевидно, зачем копать глубже?
Многие наверняка скажут: «Да я бы на её месте…», «Да сколько можно?! Вот он, момент, бери и пользуйся. Выскажись в конце концов!». Но Юля лишь с ужом смотрела на мужа и пыталась, видит Бог, пыталась сказать хоть что-то. Слишком глубоким оказалось потрясение, не могла так просто отойти от него, начав связно мыслить за считанные секунды. Не получалось у неё, хотя и понимала, что ситуация сейчас работала против неё.
