Катце смутил вопрос Рауля. «Он знает? — промелькнула мысль и сменилась последующим удивлением: — Откуда? Как? Не может быть…»
— Стоила… Мне это было нужно больше, чем кому либо, наверное, — дилер все так же смотрел на Рауля — беззлобно, улавливая все, что ему позволяла ситуация — правильный отточенный профиль, мягкость губ, золотой блеск волос в которых запуталось непослушное солнце. Голос Катце стал совсем тихим: — Я боялся, что ты не поймешь… Прости меня.
На губах блонди появилась кривая улыбка, почти уродующая идеальное лицо:
— Больше всего, как оказалось, это нужно было Ясону. А вот если бы твои подозрения оправдались и предстоящей жертвой был я, то заинтересованной стороной выступил, соответственно, я…
Рауль сжал пальцы в кулак — почему-то нестерпимо хотелось снять перчатки, они будто не давали коже вздохнуть, почувствовать порывы солёного ветра с моря. Но лишний раз пугать Катце он не собирался, поэтому смирился с временным неудобством и заставил себя расслабить кисть руки.
— Я многое могу понять, Катце, — снова заговорил он через некоторое время, — к твоему сведению…и тебе бы в той ситуации поверил, хочешь: верь, хочешь — нет, — эти слова слетели с языка слишком просто, но блонди и не жалел о них.
— Я верю, — тихо выдохнул монгрел, испытывая странное желание сделать шаг ближе. — Сейчас верю, а тогда было просто страшно. — Дилер усмехнулся, и глубоко вздохнув, снова посмотрел на закат. — Я столько ошибок наделал, что одной больше — одной меньше, уже не имеет никакого значения. Просто я вдруг забыл, что я монгрел и захотел равенства. Я расплатился за собственную глупость, Рауль. Но если бы мне опять пришлось выбирать, я поступил бы так же, потому что…
Катце вдруг замолчал — этот откровенный разговор начинал уже выходить за рамки. У Рауля был любовник… Блонди не нужен монгрел со шрамом… В груди Катце все сжалось — нет, это была не ревность, просто он хотел и думал, что Рауль счастлив без него, лишь это удерживало Катце от признания. Как тяжело ему давались такие моменты — хуже любой пытки и одиночества.
Поджав губы, дилер взглянул на мокрый песок под ногами.
— Почему? — незамедлительно заметив недоговорку, спросил Рауль, поворачиваясь к Катце так, чтобы оказаться практически лицом к лицу. — Сейчас, когда ты всё знаешь…ты бы повторил прошлые ошибки? — почти удивление в голосе. — Ради чего, Катце?..
Блонди проигнорировал и преступное заявление о желании быть на равных, хотя это и не было для него неожиданностью, и то, что почему-то сейчас монгрел ему верил… Что же изменилось с того раза?
Катце был близко, и Эму слишком сильно тянуло прикоснуться к нему, отвести с лица чёлку, провести кончиками пальцев по губам. Он вдруг чётко осознал, что очень давно не притрагивался к нему подобным образом — как раз с той самой ночи в его квартире. Едва заметным движением головы Эм отогнал непрошенные мысли. «Этого лучше уже никогда не вспоминать».
— Ты боишься меня? — внимательно смотря дилеру в глаза, спросил Консул.
— Нет… То есть — да… — неуверенно ответил тот. — Я не знаю, Рауль.
Монгрел был словно очарован близостью Эма — последние месяцы одиночества убивали его. Он умирал медленно и мучительно, как раненый зверь. Сейчас казалось, что ничего этого не было — Рауль стоял так близко и Катце чувствовал его запах, его тепло. А может быть, он был пьян от шума прибоя и этого нереального уже заката, от близости, о которой он давненько и мечтать себе не позволял. Грубость Рауля была лучше, потому что давала возможность балансировать на грани, молчать о чувствах. Нежного Рауля Катце и вправду боялся почти панически — монгрел переставал контролировать ситуацию.
Губы дилера дрогнули, голова закружилась. Катце не смог скрыть ни волнения, ни безумной нежности во взгляде.
— Я… люблю тебя, — совсем тихо. — Это единственное, что объясняет мои поступки, и в чем я уверен…
Больше Катце не смог ничего сказать. Странное напряжение парализовало его, едва он четко осознал, что стоит на берегу моря и признается в любви Второму Консулу Амои… Нет, не Консулу, не Блонди — Раулю — тому самому, который был с ним нежным и жестоким, тому самому, который научил его боятся и преодолевать страх перед собственными желаниями, тому самому, который смог дотянуться до сердца Катце и творить с ним чудеса — заставляя то замирать, то бешено колотиться, то изнывать от дикой боли. Катце ждал презрительной ухмылки или вспышки гнева — это было вполне в духе Рауля, но он больше не мог молчать. Монгрелу вдруг стало легче — словно с его груди упал тяжелый камень. Катце приготовился к холодности и циничности, к долгому рассказу о Стоуне или о том, что монгрелы — глупые, раз умеют нести такую чушь. Он готов — он вынесет этот удар, а потом — когда Рауль уйдет… смысла жить уже не останется.
У Эма на миг перестало биться сердце, а еще через миг на лице появилось хмурое сосредоточенное выражение. Произошло то, чего он опасался и чего в тайне желал с самого начала «эксперимента». Ему хотелось того же, что было у Ясона — полной эмоциональной зависимости от него души монгрела, фактической невозможности того жить без хозяина, и вот теперь это есть у него — Катце был готов отдать свою жизнь, да и сейчас отдаст, если возникнет такая необходимость. Сбылось то, чего Рауль желал. Он счастлив? Доволен? Нет. Не совсем… Советник ничего уже не понимал в своих чувствах. Катце любил его и в то же время боялся… А Рауль? Да, он любил этого монгрела в своём понимании этого чувства — дилер был ему дорог, от него практически нельзя было отказаться, но чувства наносят вред блонди и той структуре, в которой они находятся. А Второй Консул Амои не может рисковать стольким из-за своей слабости.
Рауль молча сократил расстояние между ним и Катце до минимума и, уступая себе, возможно в последний раз, осторожно отвёл непослушную рыжую чёлку с лица, стараясь не коснуться кожи пальцами и одновременно проклиная тонкие перчатки за невозможность почувствовать тепло.
— Не волнуйся, — через длинную паузу, сказал он, — я больше тебя не побеспокою. По крайней мере с этой стороны жизни. Это лучший выход и для тебя, и для меня.
Блонди чуть улыбнулся, полагая, что логическую цепочку монгрел достроит сам и слова о нейрокоррекции так и не прозвучат.
Это было хуже, чем отказ, хуже, чем злоба и холодность — говорить таким мягким голосом о том, что больше не будет никогда и ничего, и при этом стоять так близко, так нежно прикасаться. Катце уже смирился с тем, что Рауль предпочел ему Стоуна, но сейчас интуитивно чувствовал, что Стоун здесь не причем.
