Первые дни после расставания с Розой Эмин ходил как в воду опущенный, все валилось из рук, не мог заниматься, готовиться к экзаменам в конце очередного учебного года, не мог нормально общаться с друзьями, был мрачен, резок с близкими, не отвечал на вопросы, или грубо огрызался. Он успокаивал себя, что Роза покинула его всего лишь на месяц, но тем не менее, месяц для него состоял не из дней, а из минут и мгновений без неё.
Санаторий находился всего километрах в тридцати от города и на пригородном автобусе, отъезжавшем от вокзала, вполне можно было бы доехать до поселка, где находился санаторий за пол часа. Но Роза, уезжая, строго-настрого запретила ему навещать её там: дочь увидит… А ведь до сих пор им удавалось встречаться втайне от неё, только раз она видела у себя дома Эмина с лечебной маской на лице, так что, и дальше пусть не знает об их отношениях, да и какой толк от его приездов, пусть сидит спокойно дома, а через три с половиной недели они вновь увидятся у Сабины, и встреча после долгого расставания станет еще более желанной и их любовь — еще слаще. Так она его убеждала. Но ослепленный своим желанием, он не воспринимал никаких убедительных доводов и, промаявшись несколько дней, все-таки, несмотря на строгий запрет и в то же время боясь рассердить Розу, он отправился в санаторий повидать её.
Приехав в поселок, он стал расспрашивать прохожих и вскоре очутился возле железных ворот санатория туберкулезников. Некоторое время он стоял возле ворот, не зная, что предпринять и где её искать, переминался с ноги на ногу, отходил на пять шагов и возвращался, так что сторож, сидевший возле проходной и попивавший чай из пол литровой банки, окликнул его.
— Тебе кто нужен?
Он не ответил, но подошел ближе. Что можно было ответить на такой в данной ситуации глупый вопрос? Но сторож видимо, привык говорить с самим собой.
— Если хочешь, можешь проходить, сегодня же воскресенье, вход всем открыт, — продолжил пожилой, заросший трехдневной щетиной сторож и стал дуть в банку, остужая горячий чай.
Эти его слова понравились Эмину больше, чем вопрос сторожа, и он нерешительно вошел в ворота и прошел на территорию санатория. Впереди виднелось большое трехэтажное здание. Видимо, основной корпус, — решил Эмин и направился к нему. По краям аллеи, ведущей к корпусу, сидели на скамейках больные, люди пожилые, многие с изможденными, изжелта-бледными лицами, тихо переговаривались, читали газеты, а один старик даже курил, по всей видимости — незаконно, пряча окурок за обшлаг пиджака и каждый раз, воровато припадая к нему, затягиваясь, отворачивался от окон здания.
Он сразу увидел Зару. Она вышла из дверей и остановилась в нерешительности, не зная, куда направиться. Видно было, что здесь для неё скука смертная. Она пошарила глазами вокруг и остановила взгляд на нем. На этот случай он припас вполне достоверное вранье. Она подошла к нему.
— Привет! Что ты тут делаешь?
Он немного удивился такому панибратскому обращению со стороны, как он полагал почти незнакомой девочки, но оказалось, что, несмотря на ту давнюю вонючую маску, которой её мама обезобразила его лицо, она его запомнила.
— Приехал навестить дядю, — ответил он, не моргнув глазом. — У меня тут дядя… А тебя как зовут? — спросил он, притворяясь, что ничего про неё не знает, ничего из того, что рассказывала ему про дочь Роза в редких перерывах между их соитием. Она гордилась дочерью. И не только ему, всем говорила про неё, это была излюбленная тема, конек Розы, и теперь собственное притворство забавляло Эмина.
— Зара. — Ответила девочка. — Зарифа. А тебя?
Он ответил.
— А-а… — сказала она, посмотрела внимательно ему в лицо. — Я как-то видела тебя у нас. У меня хорошая память на лица. Хотя тогда твое лицо выглядело гораздо страшнее… — она коротко звонко рассмеялась. — Помнишь? Мама мазала тебе лицо своим знаменитым раствором. Ну, как, помогло?
— Как видишь, — сказал он. — Твоя мама волшебница.
Тут как раз на крыльцо корпуса вышла волшебница и, увидев его, да еще и разговаривающего с дочерью, тихо ахнула про себя, охваченная давней, почти позабытой тревогой, когда она с ним прислушивалась ко всяким шорохам, занимаясь любовью.
— Здравствуйте, — сказал ей Эмин недрогнувшим голосом, хотя при виде её сердце у него дрогнуло, затрепетало и стало больно ударяться в грудную клетку.
— А! Здравствуйте, — улыбаясь через силу, ответила она. — Что вы тут делаете?
Если б не улыбка, этот вопрос для него прозвучал бы зловеще.
— Я…я приехал дядю навестить…
— Ма, я пойду прогуляюсь, — сказала Зара и как обычно, не дожидаясь ответа, ускакала, оставив их вдвоем. Они оба посмотрели ей вслед: смешная угловатая девочка-подросток с резкими порывистыми движениями, все еще по-детски всегда стремительная, всегда бегущая, не привыкшая еще нормально ходить. Эмин посмотрел на Розу, глядящую с любовью вслед дочери, в глазах её — море нежности, в сердце его — укол ревности.
Она обернулась к нему, но он не дал ей начать, зная наперед, что она скажет, зная, что начало это будет неприятным.
— Просто хотел тебя повидать, — сказал он.
— Ты псих? — подозрительно оглядев его, будто видела впервые, спросила она.
— Ну… Есть немного…
— Это видно. Я же предупреждала…
Он не дал ей договорить, взял за руку. Она тут же одернула, стараясь не делать резких жестов, воровато оглянувшись на сидевших на скамейках вдали, на аллее.
— Перестань сейчас же! — сердито зашипела она.
— Роза, пойдем куда-нибудь, останемся вдвоем… Я… я так тебя хочу… — голос его в конце фразы задрожал, и эта дрожь невольно передалась и ей. — У меня постоянно встает, когда вспоминаю…
Как только она увидела его перед собой, злость и ярость охватили её, она готова была ругать, избить его за то, что он не послушал её и явился сюда, где она с дочерью, но теперь… теперь она чувствовала — еще немного и она не сможет совладать с собой, наделает непоправимых глупостей и… и надо взять себя в руки. Постаралась. Взяла.
— Уходи сейчас же! — уже немного мягче произнесла она. — Уезжай немедленно! Ты что, хочешь опозорить меня!?
И тут же повернувшись, она пошла в ту сторону, куда только что побежала её дочь.
Он некоторое время стоял, все еще ощущая мгновенное прикосновение её руки, нежно таявшее в его ладони, задышал глубоко, будто приходя в себя после обморока, потом пошел обратно, вышел из санатория, направился к автобусной остановке. Сторож что-то сказал вслед ему, кажется, что-то спросил, он не расслышал, не обратил внимания, не ответил. При виде Розы на него нахлынули совсем недавние воспоминания, которые теперь, казалось ему, остались в далеком прошлом: он вспомнил, как они занимались любовью у неё дома, как она кончала, дрожа, зажав в зубах край подушки и царапая ему спину ногтями, как они любили друг друга у её подруги, у Сабины, дав волю своим эмоциям, наконец-то не таясь, не сдерживая чувств, вспомнил её стоны, непристойные слова, что громко швыряла ему в уши, и как он еще больше возбуждался от этих слов, проникая в неё все глубже, готовый разорвать её, как она и требовала.
