Чуда не произошло. Точнее происходило ровно то чудо, в котором я нуждалась ещё совсем недавно. Но теперь изменилось всё. Теперь я простонемоглапересилить себя. Я часто задавалась вопросом, имею ли я право выпускать в этот мир подпорченного преступной генетикой человека. Могу ли я дать жизнь кому-то, когда сама я отчаянно желаю перестать существовать? Когда я пуста внутри. Когда нет ничего, кроме ненависти, озлобленности и жалости к себе. Не обреку ли я на муки собственного ребёнка, потому что никогда не смогу принять и полюбить? Не превращу ли я его жизнь в ад, став копией своей матери? Имею ли моральное право так рисковать? А может, действительно хватит переломанных судеб?..
В очередной вечер, так и не найдя ответов на свои вопросы, а решиться на что-то нужно, я поджидаю минутку, когда Власов отвлечётся на малышку Соню, и спрашиваю у умиляющейся Ритки:
– Рита, Рит, дашь контакты своего гинеколога?
– Ой, ну, конечно, что за вопрос? – всплескивает она руками. Копошится в телефоне, прежде чем переслать мне номер. – Замечательный специалист, отличный, чуткий, настоящий профессионал своего дела. Таких сейчас редко встретишь, уж я-то знаю. Даже за самые сложные случаи берётся и не позволяет отчаиваться своим пациенткам.
Новая Власова поднимает на меня любопытствующий взгляд, очевидно, ожидая, что я поделюсь с ней своими проблемами, но я делаю вид, что не понимаю. Пробегаюсь глазами по строчкам, сохраняя контакт врача в памяти телефона, и деланно вздыхаю:
– Что ж, надеюсь, безопасное прерывание сделать твой профессионал в состоянии…
– С ума сошла?! – взвизгивает Ритка, складывая ладошки на огромном животе. – Дети – это счастье! Ну ты же хотела ребёночка, какое прерывание, Гель?
Как объяснить этой блаженной, что рожать “для себя” и прощаться с карьерой следователя больше не входит в мои планы? Да и от кого рожать, по сути? От преступника, лжеца и лицемера? Чтобы потом всю жизнь ненавидеть это дитя и проклинать себя за слабость? Чтобы вечно придираться к ребёнку в поисках возможных и даже несуществующих проблем? Чтобы пилить его всю жизнь за свою же ошибку? Чтобы превратиться в свою собственную мать? Спасибо, решено, и без такого счастья проживу!
– Я не для себя спрашиваю, Рит, – со спокойной улыбкой говорю ей. – Для подруги одной.
Ритка недоверчиво поджимает губы, но за стол возвращается Власов, и она молчит.
Через три дня ранним утром я прихожу в приёмное отделение больницы, и меня провожают до палаты. Я переодеваюсь в сорочку и сажусь на край койки, нервно постукивая пальцами по сероватому от частых стирок хлопчатобумажному белью. В палате холодно. Белый, местами потрескавшийся кафель на стенах отражает свет из огромного окна, отображает, словно скованное инеем зеркало, всё небольшое помещение и сидящую практически по центру меня. Куда бы я не посмотрела, утыкаюсь в собственное отражение.
Меня пробирает дрожь. Да сколько можно ждать? Ну и порядки в этой больнице! Вместо того, чтобы как можно скорее провести необходимую мне процедуру, они, как назло, тянут время.
Я поднимаюсь и начинаю ходить из угла в угол, стараясь не смотреть в зеркало, висящее на двери. Но не выдерживаю. Взгляд помимо воли скользит по босым ногам, тонкой сорочке, заломленным рукам и останавливается на лице.
Искусанные губы, иссохшиеся и кровоточащие, бледная, словно неживая вовсе, кожа, тёмные, почти чёрные круги от недосыпа и стресса, в потухших глазах – невыразимая тоска и боль утраты.Как я буду с этим жить?!
Горячие дорожки слёз торопливо сбегают по щекам, скапливаются на подбородке, капают от тяжести собственного веса, промакивая сорочку на моей груди. Я поднимаю дрожащую руку и кладу ладонь по центру плоского живота. Моё отражение кривит губы, и я шепчу сквозь прорывающиеся рыдания:
– Прости меня, малыш. Твоя мама такая дура!
Бросаюсь к койке и начинаю быстро одеваться. Не знаю, чего опасаюсь больше: что снова передумаю или что меня потащат на аборт силой.
Боязливо открываю дверь и сталкиваюсь с медсестрой.
– Я же сказала вам переодеваться, – недовольно тянет она, преграждая мне путь.
– Я передумала, – быстро говорю ей. – Ухожу. И не вздумайте меня удерживать силой, я – сотрудник полиции.
– Передумала, и славно, – расцветает она. – Только выписку оформим, и ступайте себе с Богом!
Я с подозрением кошусь на женщину в белом халате всю дорогу до поста. Встречающиеся сотрудники больницы и редкие пациенты смотрят на моё заплаканное лицо, но они меня не занимают. Больше то, куда меня ведёт медсестра.
Но вот мы доходим до поста, за которым сидят ещё две точно таких же медсестры, и первая им говорит:
– Власова из пятнадцатой передумала, уходит.
– Хоть одна хорошая новость за смену, – отзывается другая, отрываясь от компьютера. Она собирает кучу бумажек, протягивает мне одну на подпись и возвращает мои документы. – Удачи, мамочка!
– Спасибо. – говорю ей. Переминаюсь с ноги на ногу. – И что? Мне просто уходить?
– Ну да, – пожимает она плечами. – По коридору до конца, там направо будет лестница. Выйдете в холл на первом этаже и через центральный выход на парковку.
– Так просто? – протягиваю я. Не верится, что можно просто взять и уйти. Без скандалов, без долгих разговоров.
– Ну да, не заблудитесь. – смеётся женщина. – Ступайте домой, отдохните, а потом вставайте на учёт и приходите снова. Когда подойдёт срок.
– Хорошо, – серьёзно отвечаю ей. – Так и сделаю. Спасибо!
Я медленно удаляюсь в указанном направлении, тихо радуясь, что в этой больнице все такие нерасторопные. Иногда человеку нужно побыть наедине с собой некотороедополнительноевремя, чтобы всё осмыслить и принять единственно верное решение.
Выхожу на улицу и сажусь на ближайшую лавку. Закрываю лицо ладонями и сижу так некоторое время. Солнце постепенно начинает прогревать мою спину и макушку, и вместе с этим улучшается моё настроение. Ничего, прорвёмся!
– Гель, вот ты где, – доносится до меня голос Власова. Я поднимаю голову и говорю:
– Привет.
Бывший устраивается на лавке рядом со мной и спрашивает:
– Что ты тут делаешь? – Я молчу. Тогда Ярослав предпринимает новую попытку: – К врачу ходила? – Я киваю. – К какому?
– К такому, который тебе без надобности, – говорю ему с усмешкой.
Он тяжело вздыхает:
– Значит, Ритка правду сказала? Ты аборт сделала? Я даже не поверил сперва, пока в отделе не сказали, что ты взяла на сегодня отгул. С ума сошла, Ангелин? После выкидыша, после предположения врачей, что могут возникнуть проблемы с зачатием, ты просто пошла и избавилась от ребёнка? Я вообще не понимаю, что с тобой творится!
– Я хотела, Ярик, – протягиваю, срываясь на слёзы. – Думала, что хочу… Но не смогла. В последний момент передумала…
Ярослав притягивает меня к себе и шумно целует макушку.
– Всё правильно, Ангелин. Ты бы потом всю жизнь жалела. Как бы ты крепко не была обижена на его…отца, только тебе жить с этим решением. Не ему, не мне. Только тебе.
– Я не на него обижена. На себя. – всхлипываю я. – Влюбилась я, Власов. Так сильно люблю, что страшно. Но он совсем не подходящий экземпляр. Он… просто развлекался со мной, обманывал, играл. Он воспользовался мною, чтобы кое-что узнать… Он преступник, Ярослав. И мне страшно, что ребёнок станет таким же, что я буду ненавидеть его…
– Брось, Гелька, – крякает Ярик. – Разве хоть один Власов может вырасти преступником? Хочешь, ещё и отчество по моему имени дадим? Ну, что бы наверняка? Что же мы ещё одного ребёнка не воспитаем? Неужели позволим ступить на кривую дорожку этим маленьким ножкам?
Я смеюсь и плачу. Хочется верить Власову, а не своим страхам.
– Воспитаем, – говорю, поджимая губы.
– Хочешь, найду этого гада? – осторожно спрашивает Власов. Я сразу понимаю, что он имеет в виду, и качаю головой.
– Не надо, Ярик. Я знаю, как его можно найти, просто мне это не нужно. И я… Я просто ему не нужна, понимаешь? Нет причин искать встречи или сообщать ему радостную новость. Любовь – это полный отврат, знаешь? Как ты с этим справляешься?
