Смех тут же вернулся в его глаза, свет разогнал тьму.
Она немедленно опустила руку. Сдвинутые ступни стояли на полу, груди были горячими и тяжелыми.
— Спасибо.
— За что? — напряженно спросил Габриэль, все его мышцы были натянуты, будто он стремился отразить боль.
— За то, что позволяешь мне быть женщиной.
И не называешь шлюхой, как назвал бы любой другой джентльмен.
Только что Виктория сидела перед Габриэлем, а через мгновенье — оказалась в воздухе. Её окружило скрипение пружин. Она обнаружила, что сидит на упругом матрасе, между ног Габриэля, мускулистые бедра сжимают её бедра.
— Никогда не благодари меня, Виктория, — сурово сказал Габриэль.
Виктория открыла рот, чтобы возразить. Зубцы из слоновой кости прошлись по спутанным кудрям.
Она осторожно ухватилась за твердые, покрытые волосами бедра, вдавливая ногти в мускулистую плоть, чтобы поделиться своей болью. Зубья слоновой кости продолжали расчесывать спутанные кудри.
Виктория не шевелилась, — она пыталась преодолеть неожиданное воспоминание. Мама расчесывала ей волосы.
Но она не хотела думать о матери.
От расставленных ног Габриэля шло тепло.
— Как по-французски называются женские груди? — внезапно спросила она.
— Melons.
— Дыни, — перевела Виктория. — Очень… необычно. Много лучше, чем «печеные яблочки». — Популярное на улицах Лондона название.
Неожиданно глаза наполнились слезам. Больно было потому, что зубчики расчески внезапно наткнулись на небольшой нерасчесанный узелок.
— Miches, — пробормотал Габриэль.
Виктория криво усмехнулась.
— Буханки хлеба.
Важнейший продукт питания.
— Ananas.
— Что? — спросила она, задержав дыхание.
— Ананасы.
Ногти Виктории глубже вонзились в бедра Габриэля, — он не прореагировал.
— Я никогда не пробовала ананаса. Он сладкий?
— Сладкий. — Узелок в волосах распутался под зубцами слоновой кости. — Терпкий. Колючий снаружи. Сочный внутри.
Гувернантка внутри Виктории вновь вылезла наружу.
— Женские груди не колючие.
— Твои соски, Виктория, очень твердые. Они царапают кожу.
Она представила, что же тогда делают ногти. И тотчас же убрала свои.
Расческа легко скользила по всей длине волос. Виктория откинула голову.
— Раньше я чувствовала огонь и волнение между ног, — она смотрела на белый, покрытый эмалью потолок. — Я не знала, что бутон плоти внизу называется клитором, знала только, что прикасаться к себе там неправильно. Но когда мне стало некуда идти, я все же стала там себя трогать. При этом я не видела света, Габриэль.
Виктория ждала осуждения, ведь она призналась в том, в чём не должна признаваться ни одна леди.
— Что же ты видела, Виктория? — голос Габриэля был горячим и влажным, он раздавался сбоку её головы, около уха…
— Темноту, Габриэль.
Расческа перестала скользить, твёрдые пальцы нашли верх бедер Виктории. Один палец проник между её ног, губ…
— Я видела холод и голод, и одиночество. — По клитору Виктории проносились молнии, палец Габриэля двигался вверх и вниз, она с трудом дышала. — Но я не видела греха.
Колючая кожа царапнула её у края волос — щека Габриэля. Обжигающий жар ласкал её ухо — язык Габриэля.
— Помни, Виктория.
Спальня наклонилась.
Виктория лежала на спине, мягкие льняные простыни приятно касались спины. Краем глаза она видела мерцающий отсвет медных спинок кровати.
Матрас сместился. Габриэль дотянулся до коробочки на прикроватной тумбочке, его бедра задевали её. Металл поскреб по металлу, а затем раздался глухой стук от соприкосновения с деревянной поверхностью.
Виктория напряженно ожидала, она не могла вздохнуть, не почувствовав запаха его жара и близости его тела.
Матрас прогнулся, Габриэль выпрямился, — между большим и указательным пальцами он держал свернутый резиновый чехольчик.
Легкие Виктории наполнило предвкушение.
Темные ресницы прикрыли глаза Габриэля.
Виктория смотрела на резкие тени на его впалых щеках, толстый ствол перевитой голубоватыми венами плоти, которую он держал в правой руке. Снова посмотрела наверх, на тень на его лице, и вновь вниз — на пурпурную округлую головку, покрытую резиновым колпачком. Он сжал кончик презерватива. А потом исчезли голубоватые вены, оттенки кожи, — осталась только длинная, плотная резиновая оболочка, которая заканчивалась в густых, вьющихся золотисто-коричневых волосах. Небольшой выступ на кончике презерватива выдавался над округлой головкой зачехленного пениса.
Виктория подняла ресницы.
Габриэль был готов для неё.
— У меня чуть больше девяти с половиной дюймов при полной эрекции.
Габриэль прочитал мысли Виктории в её глазах. Он ждал, что она задаст вопрос.
Сопоставляя двух ангелов друг с другом.
Виктория не задала вопроса. Ей не нужно было сравнивать Габриэля с другим мужчиной. Вместо этого она спросила:
— Зачем ты оставил место на кончике презерватива?
— Для спермы.
До этого Виктория чувствовала, как его семя изливалось внутрь другого её входа, — горячий поток жидкости. Ей было интересно, что она почувствует при извержении в её влагалище, орошении её лона.
Габриэль наклонился к ней и взял её ладони.
— Помни.
Руки Виктории завели за голову, обнимая ими холодный металл. Габриэль положил свои пальцы поверх её и сомкнул их руки вокруг медной решетки кровати.
— Помни, Виктория, — пробормотал Габриэль. Дыхание от шепота ласкало щеку, его член легко касался сосредоточия ее женственности.
— Я помню, Габриэль.
Он медленно опустился на неё. Колючая поверхность человеческой плоти. Его грудь надавила на её груди, живот прижался к животу, бедра опустились между её ног.
Виктория помнила… какой холодной и пустой была её жизнь. Из-за ненависти одного мужчины к женщинам.
Виктория помнила… какую боль пережил Габриэль. Из-за того, что один мужчина… что?
Она не знала, почему второй мужчина ранил Габриэля.
Она не знала, почему он не убил Габриэля, пока тот был скован и беззащитен. И молил о смерти.
Она не знала, как любовь превратилась в ненависть. Она только знала, что так произошло.
Любовь мужа к жене.
Любовь брата к сестре.
Любовь двух ангелов.
Холодный воздух окружил её правую руку — пальцы и ладонь. Левой рукой Габриэль нашел центр её женской плоти. Покрытая резиной головка проникла в неё, растянула, погрузилась внутрь, наполнила.
Виктория со стоном судорожно сжала обеими руками медные перила.
