— Все поняла, все сделаю, сестра Ефимия, — кланялась Анна. — А со мной как? Что приговорить изволите?
— С тобой за недогляд разговор будет особый. Я тебя сегодня перед банькой просто так, для начала посекла, чтоб девка и на твоем заду следы видала. А настоящая порка тебе в пятницу будет. За полночь начну, к утру закончу. Заготовь розог побольше, да погибче. Ну, оставайся с Богом. До завтра…
Завтра будет завтра. А сейчас Аленка провалилась в неровный сумбурный сон, лежа на животе и широко раскинув ноги…
Грехи искупать совсем не просто!
2001 г.
Настя замерла в углу ни жива ни мертва. Туго связанные у щиколоток ноги свело от длительного стояния — уже больше часа она дрожала в углу под тёмными ликами икон — и от свистевшего сквозняка, и ещё больше — от ожидания…
Когда черница Агафья приговорила её к «палке», у девушки аж дыхание перехватило: при палке рёвом ревели даже рожавшие молодки, а когда невестку Глашку приговорили посадить на палку второй раз, она в ногах у черниц валялась, просилась на прилюдный правёж кнутами, лишь бы не сажали заново!
Настя в ноги не бросилась. Крепкая, тугая телом, она ещё слыла и гордячкой — пыталась даже виду не показать, что страх и обида сковали тело. И лишь побледневшие, судорожно сжатые губы да упрямо сверкнувшие глаза…
Черница Аглая, стягивая ей ноги вожжами, негромко шепнула:
— Терпи уж, девка: чёрный наговор — строгий приговор… бог рассудит!
Конечно, наговор: и в мыслях не было у Насти бегать на Коляды: грех! Ан нет, донесли, наговорили — и пропажа платочка шитого тут же нашлась: якобы с Коляд доносчик нашёл да принёс. А доносчик — не бери греха в облыжной вине, Настя! — а чего не брать? Знамо — Евсей, сынок Столярихи. Прилипало ползучее… Однако же обмишулился, не порадуется: черницы решили девку не на паперти сечь, а в келейной, в покаянных комнатах. Кабы на паперти плетьми или розгами драли — тут бы на весь хутор стыда: как есть голышом на кобыле дёргаться. А в покаянные комнаты мужикам хода нет: хоть без позора наказанье…
Отстояв заутреню, велели в угол: стояла, ждала, белея в тёмном углу тугим юным телом. Силком заставила себя не обернуться, пока черницы ставили посредь комнаты «палку» — тяжёлый дубовый чурбак, на котором стоял в пятерню обхватом шершавый осиновый кол. Толчком подняли на ноги. Аграфена размотала вожжи на ногах, подвела к чурбаку, чуть поддерживая под локоть: час простояла, ноги затекли…
Агафья, та самая приговорница, сердито клюнула крючковатым носом, заскорузлыми пальцами смерила: от срамницы до пупа. Примерила пятерню к колу, подложила под чурбак дощечку, велела грузной, тяжёлой Аграфене:
— Вяжи девке руки да подымай. Я за лампадкой схожу…
Плотными узлами заматывая руки девушки, сердобольная Аграфена успокаивала:
— Вишь, девка, матушка Агафья послабить тя решила: не насухо, а с маслицем будет! Ты токо того, задницей в стороны не рвись, да ляжки как можешь поширше держи: тогда и не порвёт срамницу твою… Помни, девка: не корчись, как можешь терпи и не корчись: тогда и не порвёт. А кричать — кричи, в том греха нет. Тут все кричат — сама вишь, палка толста, широко как срамницу распират!
Закончив торопливый шепоток наставлений, напряглась и уверенным плавным движением подняла Настю за верёвки над полом. Зацепила концы верёвок за зубчатый блок, удобней развернула обнажённое тело наказуемой: теперь слегка закруглённый, грубо отёсанный конец кола почти касался лобка девушки.
Вошла Агафья, в запавших глазах пряча злой и торжествующий огонёк. Но масла лампадного всё же не пожалела: плеснула на кол, потёрла и, наконец, велела:
— Давай, девка, раздвигай ляжки!
Закусив губы, Настя помедлила, но всё же покорно развела ноги в стороны, открывая вход в тело. Аграфена взялась руками за её бёдра и ловко, одним махом, буквально насадила девушку на конец пыточного орудия. Кол сразу вошёл пальца на три, скользнув в глубину тугого тела. Настя охнула, зажмурилась, услышала строгий окрик Агафьи:
— Не охай, блудница! Ещё и нет ничего! Погляди, сестрица Аграфена — ровно пойдёт-то? Внутрях не попортим?
Аграфена наклонилась к бёдрам девушки, пальцами провела по округлившимся вокруг кола половым губам, помяла их, потянула в стороны, затем, поплевав на палец, ощупала задний проход:
— Задница цела будет, срамница стоит ровно, можно сажать девку.
— Сажай помалу! — велела старшая черница.
Взявшись за рычаг колеса, Аграфена свободной рукой перекрестила живот Насти:
— Наказуем тя, грешница! — и повернула рычаг.
Верёвка чуть ослабла — и девушка под своим весом стала медленно-медленно, неудержимо, туго и тяжело садиться на толстенный кол… Половые губы сразу покраснели, едва охватывая толщину «наказания»… Настя отчаянно сжала попу и тяжело, сквозь прикушенные губы, застонала.
— Задницу распусти, девка! Ляжки, ляжки поширше! — участливая Аграфена похлопала ладонью по ягодицам Насти.
— Распусти, не зажимайся — больней же идёт!
Хрипло и тяжело простонав, девушка попыталась расслабить бёдра, продолжая неумолимо оседать на кол. Ещё чуть-чуть — и резким, отчаянным вскриком она судорожно дёрнула задом от пронзившей всё тело вспышки.
— Целка насадилась! — сурово сказала Агафья. — Ничо, это дело бабье, терпимое…
Аграфена снова осмотрела промежность медленно-медленно ползущей вниз девушки:
— Ровно идёт, матушка! Нутро не попортим, да срамница, глянь, как податлива!
— О-о-о!!! — зажмурившись, в голос стонала Настя: ей казалось, что страшный кол уже разорвал все внутренности, напрочь разрезал её тело. Крупные капли пота скатывались с лица, выступили на груди и плечах наказуемой. Растянутые до предела половые губы багровым кольцом охватили кол, горошинка клитора налилась мучительным жаром, а головка кола становилась всё шире и шире…
Агафья сама заново приложила растопыренную пятерню к животу девушки, проверяя глубину посадки — наказать надо, а нутро портить никак не стоит. Девка ещё не кричала и из последних сил пыталась не дёргать бёдрами, хотя её стон уже больше напоминал жалобный вой:
— Рвё-о-о-от!!!
— Не порвали, не ври, девка! Ишь, срамница-то какая! — уважительно приговаривала Аграфена, хотя и ей казалось, что половые губки Насти вот-вот лопнут от такой натуги.
Огромное, чужое и твёрдое, казалось, заполнило всё её тело. Она уже как со стороны слышала свои громкие стоны, огромным усилием заставляя себя ещё шире, как можно шире, ещё и ещё шире раздвинуть бёдра. Кольцо невыносимой муки пылало между ног — но движение вниз прекратилось. Верёвки туго натянулись, удерживая Настю на весу — точнее, на колу.
