- Да, не чувствую я ничего, однако ссадина на лбу моём исчезла. Остались только руки.
- И их подлечит с мгновенья на мгновенье заклинание сие.
- Прошу, о Северус мой, душа моя раскрытая, словно свиток, но живая, всё чувствующая, научи меня заклинанию сему.
- В этом нет нужды, о Квотриус мой, сердце моё, коим одарил тебя я. Ты, как маг Стихий, можешь добиться и большего, лишь призвав Их на службу себе. Но так и быть - вот пасс, сиречь движенье… О, боги, Мерлин! Где же моя волшебная палочка?!
- Неужли оставил я её у Гарольдуса, и мне возвращаться… туда, в его опочивальню? Как не хотел бы оказаться я там сейчас!
- Волноваться нет нужды, Северус, северный ветер мой, то обуреваемый жаждой познать гостя своего, доставив тем неимоверную боль мне, нет, я не о костяшках пальцев, это пустяки, а о душевной муке той, кою испытывал я, когда был ты с… ним, то не желающий видеть даже Гарольдуса своего. Ужели, познав его, откажешься от него ты? Ведь нечестно сие, о Северус, ветер переменчивый, но, всё же, северный.
- Как познал ты меня полгода тому, без любови, но лишь с вожделением низменным, тако и сейчас познал ты Гарольдуса, лишь распалённый охотой лишить невинности его. После же охладел ты вдруг к нему. Как изволишь ты понимать действия твои, да даже намерения бесчестные твои терпеть?
- Говорил же я в начале самом, у подножия лестницы, что надобно нам взять с собою в поход дальний и Гарольдуса. Не то, чтобы не любил его вовсе я, но скучен он, как и полагается истинному англу.
- В крови же моей играет такая страсть, что лишь соитиями несколькими возможно насытить её и обуздать. Произошло так не сразу, но лишь спустя примерно месяц нашей жизни «совместной», в походе дальнем. Там лишь осознал я, что не хватает мне соития единого за ночь, а нужно больше.
Но тогда… Тогда толком и не до любови было.
- Война, гибель десятков людей, кровавое месиво, обращение в рабство свободных х`васынскх`, постоянное насилие, всё это было противно мне и не содействовало чувствам нежным.
Потом Гарольдус в шатре нашем, твоя тяжёлая рана с… такими последствиями, о коих и вспоминать не хочется…
- Ты о «зерцале» своенравном? О превращении облика моего? О разладе меж нами, происшедшем из-за гордыни моей, коя проявилась на пути обратном? О сих неловкостях говоришь ты, о Северус мой, столь младой?
- Да, обо всём этом тоже, но, главное, это - насилие, чинимое нами и остальными легионерами. Особенно ими. А вспомни, как мы прогоняли их от жертв надругательств и насилия! Вот это было замечательно!
А… почему назвал ты меня «младым», о Квотриус мой, отрада души моей, орхидея моя, коя оказалась прекраснее, нежели все диковинные цветы уходящей невинности, кои незримо усеяли опочивальню Гарольдуса, после того, как познал я его?
- Просто помолодел ты снова. Сейчас тебе едва лишь семнадцать дашь.
- Так мало? Подумай лишь, мой Квотриус многомудрый, каково будет мне вернуться в свои сорок четыре, не буду боле скрывать свой возраст истинный. Уж в первый день нон януариуса исполнилось мне столько. Какова же будет горечь моя и чёрная меланхолия, когда вновь, второй уж раз в жизни, придётся мне потерять младость первую, настолько приятную, что и слов у меня нет!
- А разве младостей бывает боле, нежели одна?
- Бывает, о серце моё, расцветшее в ладонях твоих цветком прекрасным Сола самого. Бывает молодости две у магов. Одна - тогда же, когда и у магглов, а вторая - лет с сорока и до пятидесяти. В возраст же маги входят лишь лет в семьдесят. Так что, приготовься, тебя ждёт двухвековая жизнь.
- О, как много сие! Зачем мне столько жить без тебя?!
- Вот увидишь, как только мы с Гарольдусом… покинем время сие, тотчас отдаст Адриану пышнотелую, младую высокорожденный отец наш за тебя. Она же тоже ведьма, так и проживёшь ты с нею две сотни лет. Поверь, не будет тебе скучно с этой женщиной! Она же пылкая таковая!
- Но не люблю я супругу твою вовсе, о Северус, мой щедрый, плотию супруги своей даже желающий поделиться с братом своим! - в гневе воскликнул Квотриус. - Как негоже всё то, что рассказал ты мне. Как же негоже! Кажется мне, похожа Адриана Ферликция на животное некое, грязное и толстое, с пятачком вместо носа, виденное в детстве мною. И пылкость её тоже животная. Рассказывал же ты сам о соитиях, к коим принудила тебя колдунья злая. А так не хочется сношаться с нею под повелеванием!
- Зачинать детей нелюбимых и прочая.
Удивляюсь я даже поистине стоической выдержке твоей, в ночь каждую спящего рядом со страхолюдиною таковою. И отговорю высокорожденного отца нашего я, дабы осталась Адриана вдовою и вышла б замуж за подобающего ей по высокому происхождению человека обычного.
- Вот пусть ему и повелевает. Я же и под угрозой изгнания из дома твоего, о Северус, преизрядно жалящий словесами своими, как и подобает ветру северному, могучему, такому, каков ты есть, не войду к Адриане Ферликции, как супруг. Неприятна она мне весьма.
- Но ведь по нраву была тебе она в ночь мою первую с нею. Если бы не Сонное зелье, поял бы ты её, и зачала бы она от тебя, не от меня.
- И спас бы ты меня тогда, избавив от закольцовывания времени, ибо родится от меня, потомка, предок мой и, возможно, нет мне уж пути во время «своё».
- Нет, не было такового наваждения злостного у меня по отношению к младой супруге твоей в ночь ту, и поплатился за него я лишь за взор мой изучающий сполна, чуть было не отправившись в Посмертие печальное.
- Но да не будет боле женщин в жизни нашей, равно, как и мужчин иных! - как-то излишне торжествующе произнёс младший брат - Так и будем жить вместе, о мой пылкий возлюбленный брат! Проживём всё оставшееся до двух сотен лет время, любя друг друга. Покуда будут силы - любить будем плотски, когда же они исчезнут во старости лет, духовно лишь и поцелуями обмениваясь.
Глава 43.
- Но не моё это время, Квотриус! Привык я к обществу лишь только свободных людей. Нет среди нас рабства, как такового!
Прости, прости, сказал я лишнее, молю, забудь, о Квотриу-ус…
- Не моли, не умоляй меня, о Северус непостоянный мой, как северный ветер разносильный, то злоречивый, то вдруг мягкий и вежественный. Не сказал ты ничего такового, что бы удивило сверх меры меня.
- Уж давно, с началом зимы, когда принялся ты лечить зелиями и отварами на твоими стараниями умягчённой жгучей воде, рабов своих, лишь по отношению твоему к ним, такому чуткому, внимательному, заботливому, словно и правда, а не только на словах красивых, отец ты им и заступник, по отношению твоему к порабощению варваров гвасинг уж понял, что во времени «твоём» рабства и рабовладельцев не существует.
- Так, что успокойся, ведь сам додумался я, несчастный брат еси я твой, о сей действительности, там, в далёком будущем.
