Виктория представила, как Габриэль выбирает корсет, чулки, канифасовый турнюр… Защелки подвязок застегнулись на верху чулок.
Лайковые туфельки, цвет которых должен был подчеркнуть винно-красную гамму наряда, сидели на ней, как перчатки. Она с трудом заставила себя не думать о том, сколько может стоить подобная роскошь.
Округлые пятна темнели на краю простыни, где кончил Габриэль.
Она легко прикоснулась к самому большому пятну. Оно было еще влажным.
Вкус Габриэля пробился сквозь горечь зубного порошка.
Виктория распахнула дверь спальни, шелк зашелестел, создавая движения воздуха.
В кабинете никого не было.
Как и в теле Виктории.
Свет люстры боролся с приближающимся закатом.
Хотя, может быть, солнце уже село. В зимние месяцы трудно сказать, когда туманный день перетекал в туманную ночь.
Габриэль пообещал, что умрёт, спасая её жизнь. Но Виктория не хотела, чтобы он умер.
Она не желала, чтобы страх уменьшил удовольствие, биение которого всё ещё ощущала во всём теле.
На столе со столешницей из черного мрамора стоял серебряный поднос. Виктория подняла крышку и принюхалась — сосиски и яичный омлет. Она не узнала толстые, мясистые ломтики фруктов в полупрозрачной фарфоровой пиале. Но в этом не было необходимости.
От слез засвербело в носу.
Виктория говорила, что ни разу не пробовала ананаса. Теперь Габриэль предоставил ей такую возможность.
Большим и указательным пальцами она взяла желтый кусок экзотического фрукта, закапал сок.
Она облизала пальцы.
Одетая в шелк и атлас, — а она так быстро начала привыкать к наготе, — Виктория села в кресло Габриэля.
Она вспомнила вкус его поцелуев. Она слизнула с губ каплю ананасового сока и почувствовала вкус Габриэля. Она взяла сосиску — та была куда меньше, чем у Габриэля — и укусила кончик.
Аппетит неожиданно пропал.
Виктория могла погибнуть. Габриэль мог погибнуть.
Виктория оттолкнулась от стола, схватившись за мраморную столешницу, чтобы не врезаться в стену. Кресло Габриэля было на колесиках. Она встала, дрожа.
Может, Габриэль в доме, присматривает за работой?
У дверей сторожил другой мужчина. Густые золотисто-каштановые волосы падали ему на спину.
На мгновенье Викторию поразила его необычная экзотическая красота.
Он был проституткой?
Охранник сдержанно посмотрел в ответ.
— Чем могу помочь, мадам?
Не было никаких сомнений в том, откуда он родом: он был англичанином до мозга костей.
Никогда раньше Виктория не видела в Англии никого похожего.
Интересно, рассказал ли ему мистер — месье Гастон — о баночке крема, которую попросила Виктория?
Она ни на секунду не усомнилась в том, что стоящий перед ней зеленоглазый мужчина знал, для какого множества целей может служить этот крем.
Она расправила плечи.
— Я бы хотела увидеть мистера… — нет смысла лицемерить, все в доме Габриэля, несомненно, знают об её отношениях с хозяином, — я бы хотела увидеть Габриэля, пожалуйста.
В изумрудных глазах не было ни одобрения, ни осуждения.
— Мистера Габриэля здесь нет.
Живот Виктории сжался.
Он ведь вернётся.
Дом, действительно, был для Габриэля родным домом, даже если он не хотел этого признавать. А мужчина напротив неё был членом семьи Габриэля.
Виктории вдруг захотелось увидеть дом Габриэля и навестить его семью.
— У Габриэля очень красивый дом.
— Да, мадам.
— Мне бы хотелось осмотреть его.
Выражение лица стража не изменилось.
— Это невозможно, мадам.
Викторию это не отпугнуло.
— Почему нет?
Состоятельные мужчины и женщины посещают дом каждую ночь.
— Мне дали задание охранять эту дверь.
— Вам дали задание охранять меня, — жестко сказала Виктория.
— Да, мадам.
Они одновременно вспомнили о том, что случилось с одной незащищенной женщиной. Усилием воли Виктория отстранилась от воспоминаний о перчатках с красными пятнами.
Она с вызовом подняла подбородок.
— Так что же вам приказали, сэр, охранять меня или дверь?
— И то, и другое, — ровно сказал охранник с золотисто-каштановыми волосами.
В глубине его изумрудно-зеленых глаз скрывались улицы — его прошлое.
«Семья», — сказал Гастон.
Шлюхи, воры, головорезы.
Она не участвовала в двух последних видах деятельности, но вступила на путь первой из них.
— Как вас зовут? — вежливо спросила она.
Страж даже не моргнул в ответ.
— Джулиен, мадам.
— Внизу гости?
— Нет, мадам. Двери дома Габриэля открываются не раньше девяти вечера.
Виктория отметила про себя, что к тому моменту, когда он купил её девственность, дом работал всего три часа.
— Месье Гастон назвал вас семьей, — импульсивно сказала Виктория.
Охранник моргнул. Она сумела его удивить.
— Да, мадам, — сказал он ничего не означающим голосом.
— Мы с моей семьей… далеки друг от друга. — Виктория мимолетно подумала об отце и матери. Они были нетитулованными аристократами. «Твоя мать оставила отца, так же как и ты, — сказал Габриэль. — Так же, как он заставил уйти и твоего брата». — Вам повезло, что вас окружают люди, которые заботятся о вас.
Изумрудные глаза оставались отстраненными.
— Я не могу вам позволить покинуть эту комнату, мадам.
— Вы не доверяете собственной семье, сэр?
Виктория доверяла своей семье — когда-то.
— Нет, мадам, — спокойно сказал сторож, — я им доверяю.
Виктория ухватилась за признание Джулиена.
— Тогда покидать эти покои не опасно, верно?
— Это не мне решать, мадам.
Виктория пристально посмотрела на его плечи. Он не носит пистолет на виду, должно быть, у него наплечная кобура под сюртуком, как у Габриэля.
Он не станет в неё стрелять, но она была уверена, что он сможет её остановить.
Она помнила, каким сильным был мужчина, приставший к ней на улице.
Мужчина, который мог убить её.
— Я понимаю, что я в опасности, сэр.
Лицо стража оставалось безучастным.
— Да, мадам.
— И не хочу усугублять своё положение.
— Да, мадам.
У Виктории с куда большим успехом получалось убеждать упрямых воспитанников заниматься, чем доказать что-то мужчине, которому Габриэль приказал её охранять.
— Вы знаете, что Габриэль купил мою девственность.
Он работал в доме, поэтому совершенно точно не мог об этом не знать.
Смущение, от которого покраснела Виктория, никак не отразилось на лице охранника.
