Мое сердце болит за бедного ребенка. Последняя запись в заметках из кабинета доктора Филдинга датирована семнадцатым октября, месяц назад, и в этой записи Филдинг описывает замечательный прогресс, которого добился мальчик. Это в какой-то мере снимает часть беспокойства о встрече с ним, но все же. Потерять родителя в столь юном возрасте? Боже, даже думать об этом невыносимо.
Об Эми я беспокоюсь меньше. В ее досье столько же бумаг и столько же подробностей. Она хочет стать зубной феей, когда вырастет. Ее любимый цвет — зеленый, а любимое животное — динозавр. Она явно проводила с доктором Филдингом не меньше времени, чем Коннор, хотя его записи об их встречах куда менее устрашающие.
«Эми, как и многие дети ее возраста, очень быстро приспособилась к новым обстоятельствам. Ее иногда одолевает печаль по поводу смерти матери, однако по большей части она остается спокойным, счастливым, умным ребенком. Беспокойство мистера Флетчера о ней вполне понятно. Я посоветовал ему проводить с ней как можно больше времени, чтобы она не чувствовала себя брошенной обоими родителями. Я убеждал его пересмотреть свое решение и взять отпуск, пусть даже на короткий срок. Он сообщил, что сделает все возможное, чтобы это произошло. А пока я с удовольствием посоветую встречаться с Эми только раз в две недели, в отличие от Коннора, которого я хотел бы видеть два раза в неделю».
Фотографии детей, пришедшие вместе с папкой, довольно странные. Я подумала, что Флетчер мог бы послать совместную фотографию улыбающихся и счастливых детей, возможно, еще до таинственной трагедии, унесшей жизнь их матери. Вместо этого фотографии Коннора и Эми были сняты по отдельности.
Коннор похож на своего отца — ореол темных волос, которые торчат и завиваются повсюду, и темные, одухотворенные глаза, которые смотрят прямо на меня с изображения. На обеих щеках виднеются глубокие ямочки, и, должно быть, они становятся еще глубже, когда мальчик улыбнулся. На фото Коннор стоит с каменным лицом, смотря прямо в объектив камеры, ни малейшего проблеска эмоций не отражается на его лице. На нем белая рубашка на пуговицах, застегнутая высоко под подбородком, и простые шорты цвета хаки, которые демонстрируют его неуклюжие, тощие ноги. Было ясно, что он будет высоким, как и Ронан.
Эми на фотографии сидит в индийском стиле на кресле, подперев спину бело-голубой полосатой подушкой, и смотрит куда-то влево от камеры. Как и ее брат, она не улыбается, хотя ее тонкие, невероятно красивые черты кажутся менее отягощенными, чем у Коннора. Во всяком случае, она выглядела нетерпеливой, готовой к тому, чтобы этот момент закончился, чтобы перейти к следующему.
— Еще джин с тоником, мисс? — Я даже не заметила стюардессу, стоявшую рядом со мной в проходе.
— Нет. Но все равно спасибо.
Мне хотелось бы принять выпивку, и сказать ей, чтобы она продолжала приходить с новой порцией, но самое последнее, что мне нужно, это жуткое похмелье, когда я приземлюсь в округе Нокс.
***
Я думала, что получу довольно приличное представление о Мэне, когда поеду из аэропорта на север, в Порт-Криф, где сяду на паром до Козуэй, однако, когда самолет приземлился, мир был окутан темнотой, и небо оставалось черным, как смоль, из окна моего такси, пока я не заснула. Мне не нужно было беспокоиться о такси. В зале прибытия меня ожидал довольно тучный, лысеющий парень в огромном зеленом пальто, которое доходило ему до колен. В руке он держал листок бумаги, на котором черным фломастером было торопливо нацарапано мое имя. Он выглядел так, будто вот-вот уснет, прислонившись к перилам, с темными кругами под глазами. Оказалось, что это Кэррик, и он был моим таксистом. А еще он был ирландцем, и понять его было почти невозможно.
Первое, что он мне сказал, было:
— Где твое пальто, мисс? Там холоднее, чем у монашки за пазухой. Ты умрешь, если выйдешь на улицу в этой хлипкой штуковине.
На него, похоже, не произвел особого впечатления огромный шерстяной свитер, который мама заставила меня взять с собой в самолет на случай, если замерзну. Я слишком устала, чтобы спорить с ним и сказать, что довольно теплокровная и мне не понадобится пальто, особенно если мы просто пройдем из аэропорта к машине, поэтому просто расстегнула молнию своего багажа и вытащила толстое, неуклюжее пальто, которое привезла с собой. Слишком много флисовой подкладки, и просто нелепый капюшон. Думаю, я переборщила. Это просто смешно.
Ага, смешно до тех пор, пока не иду за Кэрриком на улицу и холодный ветер не пытается высосать воздух прямо из моих легких. Насколько холодно бывает зимой на Манхэттен-Бич? Пятьдесят пять градусов (прим. перев.: десять градусов Цельсия)? Может быть, сорок (прим. 4,5 градуса Цельсия), хотя это кажется маловероятным. Ветер, пронизывающий вестибюль крошечного аэропорта округа Нокс, едва ли превышает десять градусов (прим. перев.: двенадцать с половиной градусов Цельсия). Наверное, даже ниже. Он вонзается в ткань моего пальто, как горячий нож в масло, мгновенно пронзив меня до костей. Я околела к тому времени, как забралась на заднее сиденье странной формы такси, ожидавшего нас в паре сотен футов, и Кэррик усмехнулся себе под нос.
Мы почти не разговаривали, чему я была рада, так как едва понимала слова, которые он говорил. Сон казался самым разумным решением.
Спустя какое-то время меня разбудили грубые руки. Кэррик одарил меня веселой улыбкой и сказал:
— Мы на месте, мисс. Не пропустите лодку.
За окном слабый свет пробивается сквозь вздувшуюся гряду грязно-серых, тяжелых на вид облаков — грозовых туч, как называла бы их мама. Верный признак грозы. Слева тянется изношенная веками береговая линия, трава пробивается между трещинами и расщелинами огромных каменных глыб. Даже в бледном, несмелом рассвете холмы, уходящие вдаль, выглядят невероятно зелеными и пышными, намного ярче, гуще и живее, чем все, что я когда-либо видела на пляже. Красиво. Это действительно прекрасно.
Кэррик припарковал такси на стоянке, похожей на причал. Бетон под ногами весь в трещинах и расщелинах. Маленькие двухместные лодки лежат на килях в импровизированном сухом доке неподалеку, ржавея, прорастая побегами райграса из своих корпусов и обветшалых палуб.
Я прожила на пляже всю свою жизнь, но никогда раньше не чувствовала ничего подобного. Воздух здесь наполнен солью и влагой.
— Рейс в шесть сорок. Я отнесу твои вещи в лодку, мисс. Как думаешь, с тобой все будет в порядке? Мне лучше вернуться в город, понимаешь?
Благодаря свежему, порывистому ветерку, который дует над водой, я полностью проснулась, но мой мозг так сильно тормозит, что кажется, будто он вовсе отказывается работать, когда пытаюсь понять слова, исходящие изо рта Кэррика. Киваю, перекидывая ремень сумочки через голову.
— Конечно. Спасибо.
Лодочное сообщение с островом Козуэй скорее рыболовецкий траулер, чем паром. Мокрые пластиковые сиденья. Гладкая палуба, с металлическими пластинчатыми панелями, присверленными к полу. Ржавые поручни, выкрашенные так много раз, что в стальных полосах, поцарапанных здесь и там, видна радуга цветов — дерзкие насечки в декоре корабля, которые заставили меня улыбнуться.
Старый капитан корабля довольно угрюмый, беззубый и недружелюбный. Он не произнес ни слова, когда я садилась в лодку, и все еще молчал, пока мы сидели, раскачиваясь взад и вперед на волнах, пока он, очевидно, ждал новых пассажиров, которые так и не пришли. Было уже около семи часов, когда капитан покинул свой пост и, включив двигатели, вышел из крошечной гавани. Порт-Криф исчез позади нас, сменившись полосой серо-стальной воды, покрытой белыми пиками.
Поездка была короткой и неспокойной. Боже, мне было так плохо. Выворачивало наизнанку, до такой степени, что я подумывала о том, чтобы перегнуться через борт лодки и блевать. Впрочем, это была бы не очень хорошая идея. Жилистый парень, сидевший за рулем на носу лодки, то и дело бросал в мою сторону беглые взгляды, как будто ожидал от меня подвоха и был готов выкинуть меня за борт, если понадобится.
