Его слова, торопливые, сбивчивые, жарким ядом льются в меня, плавят меня, разносят в клочья все барьеры. А он всё говорит и говорит, почти мучительно, почти давясь своим же голосом:
- Я даже написал стихотворение, знаешь, я их иногда пишу, это просто так, но Сириус с Ремусом говорят, неплохо… можно, я тебе прочту? Оно о тебе… я его никому ещё не показывал…
Я молчу, и он воспринимает это, как знак согласия, хотя мне уже почти страшно, и, если бы мог, я выкрикнул бы: не надо!
- Есть лица, подобные пышным порталам,
Где всюду великое чудится в малом.
Есть лица - подобия жалких лачуг,
Где варится печень и мокнет сычуг.
Иные холодные, мертвые лица
Закрыты решетками, словно темница.
Другие - как башни, в которых давно
Никто не живет и не смотрит в окно.
Но малую хижинку знал я когда-то,
Была неказиста она, небогата,
Зато из окошка ее на меня
Струилось дыханье весеннего дня.
Поистине мир и велик, и чудесен!
Есть лица - подобья ликующих песен.
Из этих, как солнце, сияющих нот
Составлена песня небесных высот.
Поттер не декламирует - он старательно, по-ученически, выговаривает эти слова, с неловкостью, словно зашёл слишком далеко в каком-то споре и соображает, как выкрутиться, не разругавшись с оппонентом вдрызг.
И я, на миг сжалившись над ним, закрываю ему рот ладонью, едва он замолкает.
- Дыханье весеннего дня, говоришь? - шепчу. - Мог бы откомментировать, но промолчу…
Я обнимаю его за плечи, и он увлекает нас обоих на бархатное покрывало, которое уже некогда, совершенно некогда стягивать с кровати.
…У него дрожат руки; я резко запрокидываю голову. Весенний день должен быть чист и невинен, но мы - мы оба - совершаем то, что определённо называется грехом. Наша ночь светится тревожно-оранжевым; пахнет смазкой и семенем, звучит тяжёлым дыханием и звонкими стонами.
Я смотрю ему в лицо; он закрывает глаза и кусает губы всякий раз, как я двигаюсь. Он прекрасен, и нет никого, кто лучше него спел бы песню небесных высот.
Он говорит, что ему больно, и просит двигаться сильнее, быстрее, чаще; сердце моё исполняет в груди безумное фанданго, словно пытается достучаться до его сердца под этой смугло-золотистой кожей, под чёткими рёбрами - он словно светится весь изнутри, избалованный золотой мальчик, сладкий, как карамель, как патока, привыкший получать на блюдечке всё, чего ни захочется; и не имеет значения, кто из нас сверху, не имеет значения, кто обнажённый лежит на коварном бархате, принимая другого - в эти минуты он получает меня всего, без остатка, а мне не достаётся ни капли Джеймса, ни единой его частички. Он бережёт свою душу для иной, чистой, правильной любви, позволяя мне делать с его телом всё, что заблагорассудится; и если бы я осмелился, я бы оставил на нём алые метки своих поцелуев, я бы заставил его поднять опущенные веки, чтобы глядеть в тёмно-ореховые глаза с золотыми искорками, я бы начертил на его лбу несмываемой краской ту молнию, связавшую нас воедино.
Но я никогда не осмелюсь на это; единственное, что не табу для меня - это отдавать ему всё, что я могу отдать. Все весенние дни, которые он вздумает во мне увидеть… может быть, когда-нибудь он позволит мне стать для него чем-то большим, чем я есть.
…Он засыпает, так ни разу и не открыв глаз; его руки властно обвивают меня, и я лежу, чувствуя, как постепенно затекает плечо, и борюсь с желанием ещё раз поцеловать его припухшие, искусанные губы. Так странно, что я борюсь с этим сейчас, когда я только что занимался с ним сексом - трахнул его, отымел, * * * * * * , любил его, чёрт побери, любил - но я не могу решиться.
Оранжевый свет делает его смуглее и серьёзнее, чем на самом деле; а может быть, он всегда выглядит таким взрослым во сне. Он без улыбки смотрит свои сны, о содержании которых мне никогда не догадаться, и под глазами его залегли синеватые тени.
- Поистине мир и велик, и чудесен, - шепчу я.
Но Джеймс не слышит меня».
Глава 17.
Это вовсе не значит, что ежели грохнуть меня фонарным столбом по башке, я тут же воспарю бодрым птицефениксом, справочник юного фершала смертию поправ.
Это как раз вряд ли.
Макс Фрай, «Книга одиночеств».
«Поттер, - в этот раз Снейп обошёлся без предисловий. - Лорд планирует на завтрашний вечер нападение на Литтл-Уингинг. Там, как Вы, возможно, знаете, в доме Арабеллы Фигг Ваши сторонники вне Хогвартса устроили нечто вроде конспиративной штаб-квартиры. Это будет показательная расправа; полагаю, одним домом Фигг дело не ограничится. Предупредите Ваших людей, но не суйтесь туда, если хотите знать моё мнение. На этот раз Лорд будет готов к встрече и не позволит себе проиграть битву».
Гарри знал от близнецов о сборищах в доме миссис Фигг; знал и то, что многие эвакуированные из Батлейт-Бабертон жили теперь в Литтл-Уингинге, придавая этому месту почти сакральное значение - там ведь рос Мальчик-Который-Вот-Вот-Всех-Спасёт.
Он был согласен с мнением Снейпа; при мысли о предстоящей битве неприятный холодок опасности пробегал по спине, и гадкое предчувствие выступало на языке кислым, как послевкусие рвоты. Если получится, они избегут битвы. Но вряд ли Вольдеморт намерен так запросто позволить ненавистному Поттеру снова одержать верх.
- Я полагаю, их нужно эвакуировать в Хогвартс, - Гарри взглянул на Орден Феникса и Эй-Пи, собравшихся на это подобие военного совета. - Слишком опасно оставлять гражданское население без защиты. Хогвартс сумеет принять всех, хватит и места, и запасов. Профессор МакГонагалл, обеспечьте, пожалуйста, им приём. Ремус, Сириус, профессор Флитвик, займитесь собственно эвакуацией, если не сложно. Привлекайте столько людей, сколько потребуется. Главное - безопасность.
- Командир, это только временная мера, - подала голос Гермиона. - Мы ведь не можем вечно сидеть в замке.
- Мы и не будем вечно в нём сидеть, - Гарри качнул головой. - Очень скоро я встречусь с Вольдемортом лицом к лицу, и всё будет решено. До тех будет только правильно, если большая часть оппозиции соберётся здесь. В конце концов, у них будет шанс перенять от армии что-нибудь, что поможет выжить потом, в послевоенной неразберихе.
- Командир, ты хочешь сказать, решающая битва будет завтра? - Невилл выглядел почти испуганным такой перспективой, пусть даже ему лично и не требовалось встречаться с Вольдемортом.
- Не знаю. Могу совершенно точно сказать, что Вольдеморт постарается меня убить. Как всё сложится в результате - не берусь предсказать. Но если кто-то из нас двоих умрёт - или оба вместе умрём, что не суть важно - то можно назвать эту битву решающей, почему нет.
- Командир… - нерешительно пискнул Колин. - Может, ты не пойдёшь на эту битву?
