«Господи, как же он красив», — отчетливо подумала я и, не в силах помышлять ни о чем другом, зачарованно смотрела на него. Этот нос с тонкими вздрагивающими ноздрями, еще недавно скользивший между моими коленями и ягодицами. Этот рот, всегда приоткрытый во время секса, с сочной нижней губой, упругой, словно изумительный женский зад. Эти длинные томные ресницы. Эта невероятно нежная, как будто девичья, кожа на безупречном мужском теле. Эта резкость в его чертах, жесткая красота лица, когда он вот так вибрировал надо мной, на грани капитуляции.
Месье больше не боролся. Месье цеплялся за меня взглядом, пока я ритмично сжимала анус, внезапно возбудившись от его вздрагивающих губ, млеющих глаз, которые иногда даже забывали открываться.
— Я сейчас кончу, — прошептал он, запуская пальцы в мои волосы.
«Я люблю тебя», — лаская его щеку ладонью, подумала я, прежде чем ответить:
— Давай.
И тогда он выскочил из меня, держа свой член в руке, на которой от напряжения проступили вены, кости, сухожилия, вся невероятная архитектура тела. Не в силах прервать свою комфортабельную неподвижность, я смотрела, как он бесконечно изливается на мою киску. Нереально белый цвет спермы блестел, словно слюна, на моих наконец-то насытившихся половых губах. На его члене выступила еще одна капля, которую я сняла кончиком пальца и поднесла ко рту, умоляя странно хриплым голосом:
— Обними меня, пожалуйста.
Тишина в этой желтой комнате была нежной, как тогда — во время сиест с родителями — мне было пять лет. Я не могла придумать, как красиво ее нарушить. Поэтому голосом, переходящим в шепот, сказала:
— Я не хочу разговаривать с тобой о банальных вещах. Мы так редко видимся, и я всякий раз ненавижу себя за то, что рассказывала тебе о своей учебе, однокурсниках, прочих дурацких вещах.
— Но меня интересуют эти дурацкие вещи, — возразил Месье, руки которого, сложенные крест-накрест на моей груди, не сдвинулись ни на йоту. — Мне интересно все, что тебя касается.
— Я хочу поговорить с тобой о литературе. Именно она связывает нас лучше всего. Но мне столько нужно с тобой обсудить, что не знаю, с чего начать.
Повернувшись к нему, я глупо добавила:
— Останься со мной хотя бы, пока мы не поговорим о Батае.
— Элли, ты в самом деле думаешь, что можно обсудить все творчество Батая, пусть даже за два-три часа? Нельзя просто так, с наскока рассуждать о литературе. Это нормально, что мы рассказываем друг другу о нашей жизни, подобные предварительные беседы необходимы.
— Да, но ты остаешься со мной так недолго, что у нас хватает времени только на эти предварительные беседы.
Поскольку я опустила подбородок, Месье резко выпрямился, положив руку мне на шею.
— Ты же знаешь, у меня обязательства.
— Да.
— Но что мы можем поделать, Элли? Ты хочешь, чтобы мы перестали видеться?
— Не знаю. По правде говоря, в последнее время я уже ничего не знаю.
— Ты больше не хочешь меня видеть?
— Я не знаю!
Я зарылась в подушку на несколько секунд, чтобы перевести дыхание и скрыть свое раздражение.
— Понимаешь, поддерживая такие редкие встречи, по каплям выдавая свидания, ты сделал нашу историю непохожей на другие.
— Разве это плохо?
— Это палка о двух концах. Ты прекрасно знаешь.
— Я и не хотел, чтобы наш роман походил на истории обычных людей. Мы с тобой заслуживаем гораздо большего.
Месье всегда говорил с таким апломбом, что мне не хватало мужества открыто ему противоречить. Уткнувшись лицом в его плечо, чтобы скрыть грустную гримасу, я продолжила:
— Согласна, но я бы, возможно, предпочла быть более обычной, однако при этом видеть тебя чаще. Может, мне бы понравилось встречаться с тобой каждую неделю в отеле и, пока ты раздеваешься, спрашивать, как поживает твоя жена. Это было бы лучше, чем видеть тебя по пять минут каждые три месяца и никогда с тобой не разговаривать. Возможно, это ужасно банально, но ничего плохого в том нет. Если люди так поступают, значит, имеются какие-то преимущества.
Я ощутила, как шевельнулись губы Месье в моих волосах. Его презрение выражалось в этой кривой усмешке, а также в том, как он резко поднял лицо от моей головы, словно моя вульгарность распространяла неприятный запах.
— Ты считаешь, что смогла бы написать книгу на основе самой банальной истории, которую мог бы пережить кто угодно?
— Я просто была бы счастливее, если бы встречалась с тобой. Сколько из трехсот страниц этой книги были написаны только потому, что я тебя не видела, а мне, так или иначе, необходимо было с тобой разговаривать?
— Я знаю, детка, — вздохнул Месье, нежно растирая мою маленькую грудь, словно пытаясь таким образом изгнать из меня жалобы, которые я ему предъявляла.
— Тебе плевать на это.
— Конечно же нет! Почему ты так говоришь? Если бы я мог проводить с тобой больше времени…
— Но у тебя нет времени. У тебя никогда нет времени. Я это знаю. Мне надоели фразы, начинающиеся словами «если бы».
— Да, у меня нет времени. Я работаю по четырнадцать часов в день, и у меня есть семья.
— Тогда почему ты не скажешь мне, что между нами все кончено?
— Потому что у меня нет ни малейшего желания это заканчивать!
Что меня больше всего поразило в тот момент? О чем я подумала сначала: «Какой же он гнусный эгоист» или «Он не хочет со мной расставаться»? Что я испытала: облегчение или подавленность? Я смотрела сухими глазами прямо перед собой, ничего не видя.
— Значит, тебе нравится вечно таскать за собой вялую медузу, которая только и делает, что плачет или возбуждается?
— Что я должен тебе сказать, Элли? Что не хочу тебя больше видеть? Но я не могу тебе лгать.
— А я не могу продолжать так до бесконечности.
— Если я скажу тебе «все кончено», мы не перестанем от этого меньше хотеть друг друга.
— Я хотя бы сделаю вид. Займусь чем-нибудь другим. Мне всего двадцать один.
Месье растерянно убрал свои пальцы, нагретые моими бедрами. Я отпустила его руку, которая безвольно легла рядом с моей, и тихо сказала:
— Я не хочу быть влюбленной в тебя и в сорок пять лет. Вот оборотная сторона медали: наша история настолько неординарна, что я буду помнить о тебе всю жизнь.
— Но это же замечательно.
— А ты и в семьдесят лет будешь думать обо мне. Мы нашли прекрасный способ быть несчастными.
И впервые Месье прижал меня к себе, спрашивая:
— И что же мы будем делать?
— Не знаю.
Я хотела дать ему время испугаться. Я хотела почувствовать, как он сдерживает себя, чтобы не уточнить детали, не услышать четко сформулированного решения, не попросить меня прервать это невыносимое ожидание. Пусть он ощутит это хотя бы на несколько секунд. Но первой не выдержала я.
