― Сколько ещё мы будем ходить по кругу? Ответь мне, чёрт побери!.. Знаю, тебе пришлось вынести столько дерьма, что это в голове не укладывается, и мужики постоянно причиняли тебе боль, но я готов пройти с тобой и через это. Да, блядь, если будет нужно, я сам готов отвести тебя к мозгоправу хоть сейчас! Лишь бы ты прекратила вредить себе идиотскими решениями, которыми наступаешь на своё же горло. Потому что сегодня ты пошлёшь меня, а завтра вскроешь себе, на хрен, вены!
По её щекам скатились две большие прозрачные слезы и замерли на подбородке. Микаса была похожа на взъерошенного загнанного в угол зверька. Эрену сделалось страшно и совестно от собственного бескомпромиссного тона. Он медленно встал с кресла и осторожно подошёл к ней, протянув руки, но Микаса громко зарыдала и сползла по стене на пол, закрыв ладонями лицо.
«Ну, вот ты всё и загубил», ― подумал Эрен, глядя на неё с разрывающимся в клочья сердцем.
― Я не хотел, чтобы так случилось. Я кретин, ― надломлено прошептал он и ушёл в кухню.
Воцарилась тишина. Микаса потеряла счёт времени и не понимала, сколько она просидела на холодном полу. Влага на коже постепенно высыхала, мысли становились яснее, и откуда-то с небес к ней опускался голос, укутывая собой всё её существо.
«Кто я для тебя?» ― вкрадчиво спрашивал он её.
Микаса воздела глаза к потолку, но перед ней плыла лишь пустота.
«Кто я для тебя?»
Она поднялась и, держась за стену, бесшумно побрела до кухни. Эрен всё ещё стоял там и цедил у открытой двери балкона сигарету за сигаретой.
«Кто ты для меня?» ― спросила себя Микаса, лаская взглядом его затылок и усталые, понурые плечи. Осмелела и подошла на расстояние вытянутой руки. Он обернулся и стал неотрывно вглядываться в её черты.
― Мне кажется, я должен уйти, ― ровно и мягко проговорил Эрен. Докурил последнюю сигарету и направился к выходу. Повернул в замке ключ, взялся за дверную ручку и припал лбом к лакированному дереву. ― У нас с тобой, наверное, судьба просто такая: я всегда должен уходить…
Лишь очутившись на полотне посеребрённой луной дороги, Эрен позволил себе пролить слёзы. Ноги сами привели его к порогу отчего дома, где горело одно единственное окошко на кухне: «Маме, видать, опять не спится», — решил он и вошёл внутрь.
В прихожей пахло жареными морковью и луком вперемешку с ароматом свежей зелени. Эрен вдохнул глубже, ощутив, как вокруг него сомкнулись тепло и уют. Ему хотелось стать крошечным и свернуться клубком под боком родителей, забыться в безопасности.
— Эрен? — позвала его вышедшая из кухни Карла, на ходу снимая передник. — Ты чего так поздно к нам? Что-то случилось?
Он бросился к матери, обвив её хрупкую фигурку своими большими руками, и опустил голову ей на плечо.
— Мам… — проскулил он в её растрёпанную косу.
— Замамкал вдруг, — своим привычным нежно-ворчливым тоном заметила Карла и погладила сына по лопаткам. — Ну, что такое, родной?
В родительской спальне раздалось шарканье поношенных тапок, скрипнула дверь.
— Любовнички к тебе по ночам шастают? — кокетливо проговорил Гриша, завязывая халат. — Ой…
— Сын это наш, дурень ты старый, — с улыбкой ответила Карла.
— Эрен, у тебя всё хорошо? — Тон отца сделался серьёзным.
— Да. Нет. Не знаю… — промямлил тот.
— Мы можем чем-нибудь помочь? — продолжил Гриша и с сочувствием притронулся к плечу сына.
— Это вряд ли… Никто не умер, если что! — Эрен надсадно рассмеялся. — В масштабах вселенной вовсе не катастрофа.
— Может, чаю? Или ты голоден? — спросила мать.
Эрену сделалось не по себе из-за того, что он беспечно заставил близких беспокоиться о нём.
— Я ничего не хочу. Посидишь просто со мной?
— Ну, конечно. — Карла убрала ему за ухо непослушную прядь, выбившуюся из причёски. — Я всё равно сериал на кухне смотрю под готовку: не спится что-то.
Они просидели вдвоём почти до утра. Поначалу Эрен лишь молча наблюдал за искусными движениями матери, нарезающей овощи и ловко балансирующей между столом, ноутбуком и плитой. Но чем ближе становился рассвет, тем острее он нуждался в откровении. Эрен поделился с Карлой случившимся в обтекаемых формулировках, упуская массу деталей и то, что дело было в предложении Микасе.
***
Она не могла забыть позавчерашнюю ночь, не могла сшить себя обратно из лоскутов, словно изрезанный шарф. Микаса застыла на грани злости и чувства вины ― вины за собственную ложь. Она не признавалась себе в этом и сутки проходила как во сне.
Недавно кончился дождь, и вокруг плескался солнечный свет: струился по узорам на обоях, просачивался сквозь тени в складках штор и проливал лучи на столик у балкона.
Микаса не могла забыть всех грубых слов, что когда-либо наговорила Эрену, а внизу, на улице, смеялись и мечтали дети, спешили по делам взрослые, мир не вращался вокруг её чувства вины, не распадался на части, а продолжал неугомонный бег.
«Он ведь знал всё с самого начала, знал, что я ничего не обещала ему. Ради чего было это скоропалительное предложение? Закрыть гештальт отвергнутого мальчика?»
Чутьё подсказывало ей, что если обесценить порыв Эрена, станет чуточку легче.
Микаса старалась. Старалась изо всех сил, но это не помогало. Напротив, вселяло ещё большее ощущение собственной никчёмности и малодушия. Позавчера она потеряла над Эреном контроль, он больше не говорил того, что она хотела слышать, не смягчал по старой привычке острые углы, не давал времени обдумать план отступления и заготовить остроумные отмазки. Он ринулся с острыми клинками разрубить сотканный ею кокон и вытащить наружу годы молчания. Это было страшно. Микаса боялась, что не вынесет того, что он найдёт в самых дальних и грязных уголках её существа.
Она занималась уборкой квартиры с самого утра — со скрупулёзностью и дотошностью: перекладывала книги на полках, меняла местами рамки с фотографиями, вытирала каждую пылинку, даже нижнее бельё в комоде тщательно разложила. Идеальный порядок. Он нравился Вадиму, создавал иллюзию внешней чистоты, которая, по его убеждению, могла уравновесить беспорядок в душе. Перед глазами проносились кривые осколки минувшего: сумасшедший ритм американских мегаполисов и размеренность Италии, тоскливые вечера за бутылкой дорогого вина, помпезные оперные залы, надоедливые деловые ужины в компании мужа и его коллег — привычные до тошноты, въедливые, как запах гари. Но посреди картинок бурлящего Рима, на простынях опостылевшей супружеской постели, в тиши зелёных холмов на юге Парадиза она видела Эрена, со сдержанной нервозностью дымящего сигаретой у кухонного балкона.
Раздался звонок в дверь. Струящиеся по стенам лучи засияли ярче, и отбрасываемые мебелью тени сделались сказочно тёмными, тревожно выпуклыми, как в мультипликации.
Микаса отложила махровую тряпку на спинку стула, вышла в прихожую и несмело открыла дверь. В воздухе разлился свежий сладкий запах. Микаса вздрогнула и увидела застывшего на пороге Эрена: он крепко сжимал в руке букет бело-розовых магнолий и безмятежно глядел на неё.
― Здравствуй, Микаса, ― ласково произнёс он.
― Здравствуй…
― Прежде скажу, что я не собираюсь продолжать наш прошлый разговор, не собираюсь ничего требовать. Не бойся. ― Уголков его губ коснулась печальная улыбка. ― Прошлой ночью я не мог заснуть и не знал, куда мне деваться от боли и злости. Я много думал. О нас с тобой.
Солнечный луч прокрался через дверной проём спальни и рассёк черты Эрена, запутался в каштановых прядях, обрамлявших его усталое лицо.
― Знаешь, когда я шёл сюда и меня поливал тёплый дождь, я воображал себе полнейшую глупость: как ты киношно бросишься мне на шею и скажешь, что передумала насчёт долбанного кольца. Так стыдно рассказывать об этом, что просто удавиться готов от нелепости! От того, что я до последней минуты не могу отпустить проклятые выдумки… Никому, кроме тебя и Армина, не стал бы рассказывать нечто настолько жалкое и наивное. Но мне хочется быть открытым в последний раз.
